Рената Муха - выпускница школы. Харьков, 1950. Фотография Юрия Куюкова из архива Ф. Д. Рахлина

     В Харькове, за громадой Госпрома, в конце 20-х - начале 30-х годов вырос целый городок. Сразу за этим стеклянно-железобетонным зданием проспект «Правды», вторым порядком улица Восьмого Съезда Советов, далее - Четырнадцатого… Огромные многоквартирные дома, и у каждого своё имя: Дом Специалистов, Красный Промышленник, Военвед, Табачник, Профработник… И даже «Пять за три!» (то есть: «Пятилетку за три года») Вот на такой-то урбанистической советской «клумбе» и суждено было вырасти и расцвести нежному, тонкому и яркому цветку с именем контрастным, как оксюморон: Рената Муха.
     Я жил в «Красном промышленнике», где помещалась её 116-я женская школа, занимавшая весь цокольный этаж корпуса, и по дороге в свою, 131-ю мужскую часто Рену встречал. Потому что их Дом Учителей стоял на упомянутой улице Восьмого съезда Советов рядом с нашей школой. Было невозможно не обратить внимание на эту миниатюрную девчушку в темно-синем пальтеце с воротником из серенькой смушки и в такой же шапочке, из-под которой с отважным и весёлым любопытством смотрели на мир и на прохожих огромные, лучистые, чёрные очи. Кто-то рассказал, что учится она в классе на год младше моего… А ещё через какое-то время мы познакомились в драмкружке, работавшем у нас в школе. Пьеса, которую репетировали, обошла, должно быть, половину школьных драмкружков первых послевоенных лет: «Юность отцов» Бориса Горбатова. Рена играла в ней главную роль: интеллигентной барышни Наташи Логиновой, дочери врача, ушедшей из своей старомодной семьи в революцию и комсомол. У «артистки» оказался (неожиданно для её довольно хрупкой, субтильной комплекции) звучный, грудной голосок. В нашем самодеятельном театрике она, несомненно, стала бы примадонной, но мы, кажется, даже не довели нашу постановку до премьеры…Впрочем, общаться не перестали: вскоре оба вошли в состав маленькой компании старшеклассников, которая состояла, в основном, из нескольких девочек её школы и мальчиков нашей.
     Нам было по 16-17 лет, а Рене и вовсе 15. Ясное дело, возникли пары и треугольники. Она уже тогда (даром, что на вид совсем девчонка) была в центре внимания, в неё одновременно были влюблены ребята из нашей и «не нашей» компании. Никогда не мог понять, что за таинственный магнит скрыт в этой малышке: казалось бы, и сутулится, и худышка, и чертами лица далека от «идеала», а глянул и глаз не оторвёшь! Весела, остра на язычок, а, вместе с тем, дружелюбна! Мы знали, что ещё с прошлого года увивается за нею Лёва Р. Он чуть не с детства увлёкся радиолюбительством, держал связь в эфире с «коллегами» и Рену азбуке Морзе научил. Мы много фотографировались, и я попросил Муху: «Подпиши мне на память свою фотокарточку!». Схватив со стола карандашик быстро проставила на обороте снимка цепочку точек и тире. Пришлось мне раздобыть табличку, при помощи которой с энтузиазмом принялся за расшифровку. Читаю итог: «Ты сволочь». Вот тебе и на! Хороши шуточки… Но обидеться на озорницу мне и в голову не пришло..
     Однажды вдруг спрашивает у меня: «Феля, что такое бардак?» Я растерялся: в то время это слово ещё воспринималось как непристойность, его основное значение (бордель, притон) считалось главным, а переносное (беспорядок, кавардак) звучало редко. Но, помню, ответил на вопрос добросовестно.
     В течение нескольких лет нашего позднего детства и юности целая вереница моих друзей и знакомых пылала к ней нежным чувством: Толя Н., Лёня С., Алик Р., Виташа П. Наверняка было и много других, но она, кажется, никому не отдала предпочтение. Очень к ней расположенный , я, тем не менее, в неё не влюбился и даже продекларировал это в одном из двух написанных тогда «Посланий Мухе», где были такие строки:

Ни я в тебе души не чаю,
ни ты в меня не влюблена…

     А вот из «Второго послания»:

Мой друг влюблён, а я чудак:
влюбляться разучился…

     «Разучился влюбляться» в 16 лет! «Далёкие, славные были!» (С. Есенин).
     Когда мы однажды, будучи уже взрослыми, элегически вспоминали юность, и я сказал, что не был в неё влюблён, - она шумно возмутилась таким заявлением и демонстративно в него не поверила!
     Сейчас, когда её не стало, впервые подумал, что права была она: я, должно быть, в самом деле любил её всю жизнь чистой, нежной, безнадежной, ни на что не претендующей дружеской любовью.
     В 1995 году, примерно через полгода после кончины в Харькове Бориса Чичибабина, мы, в итоге долгой разлуки, встретились с нею в Иерусалиме на вечере его памяти. В своём выступлении Рената рассказала, как впервые познакомилась со стихами этого поэта: он в то время «тянул срок» в Вятлаге… «А стихи его мне читал Феликс Рахлин», вспоминала она. И тут же (более чем через полвека!) прочла наизусть грудным своим, нежным голосом ранние стихи его, запомнившиеся ей с моих слов:

Ну, расскажи, ну, каково тебе,
Что с камнем шепчется капель?
Не о тебе ль вздыхает оттепель,
И дождь шумит не о тебе ль?
Ну каково тебе, что в лепете
Тумана, влаги и тепла
Сугробы плещутся, как лебеди,
И в ночь оттаивает мгла? (И т. д.)…

Девятиклассницы 116-й женской и десятиклассники 131-й мужской школы - возле входа в Харьковский театр русской драмы на ул. Чернышевской. Слева направо: Валерий Волоцкий, Лара Клугман, Лара Штернберг, Рената Муха, Толя Новик, Алла Любовецкая, Феликс Рахлин. Фото Ю. Куюкова из архива Ф. Д. Рахлина

     Конечно же, и я помню, как читал ей и эти стихи, написанные им до ареста, и новые, привозимые сестрой моей, Марленой, со свиданий с ним из лагеря…
     Мы гуляли с Реной вдоль по улице, на которой она тогда жила, где стояла и стоит наша 131-я школа и где жили его мать и усыновивший пасынка отчим, к которым Борис вернётся из лагеря ещё через долгие два с половиной года, но, конечно, не предвидели , что лет через 15 она с ним подружится. А он в неё пламенно, хотя и ненадолго, влюбится! (Я и сейчас полагаю, что «чёрная пчёлка печали» - это о ней…). Но с ещё меньшей вероятностью могло взбрести нам обоим в головы, что эта улица будет носить имя автора тех стихов поэта Бориса Чичибабина!
     Сама Рена стихов долго не писала. Может, и были какие-то пробы пера, но ничего заметного не припоминаю. Вопреки пушкинскому утверждению, будто «лета шалунью рифму гонят», она всерьёз (но и в шутку, да какую блистательную! Одну блистательнее другой!) начала «рифмовать», каламбурить, сверкать изысканными и неожиданными, непревзойдёнными по меткости метафорами уже в свои зрелые годы, - по-моему, не ранее чем на четвёртом десятке лет. Минимум два фактора определили такую нестандартную творческую судьбу: во-первых, постепенное знакомство с литературным богатством прошлого и настоящего и со многими его творцами или «пропагандистами». Не забудем, что среди школьных её учителей были и такие, как Александр Ильич Мосенжник, перед тем преподававший русскую литературу в одном из педагогических вузов Украины, но попавший там под дикую расправу как «безродный космополит»…
     Его гонители и не предполагали, что, выкурив его из школы высшей, они тем самым буквально осчастливят целые поколения юных харьковчан, невольно обеспечив их чудесным наставником, умным, знающим и темпераментным. Огромное влияние имела на учениц работавшая в той же школе Катерина Михайловна Доценко (в девичестве Губенко) - родная сестра великого украинского сатирика Остапа Вишни. Слушать речь Катерины Михайловны (и не только на её уроках украинской литературы!) было истинным удовольствием: «вишневі усмішки» народного и, безусловно, фамильного юмора так и сыпались из её уст.. Что же касается Реночкиных друзей, то не забудем, что, наряду с Чичибабиым, среди них были и супруги Воронель (оба - «физики и лирики»!) и Юлий Даниэль (в одном из своих «Писем из заключения» он сообщил, что она первая приснилась ему после ареста! В другом с восторгом отозвался о доставленной ему в мордовский «Дубравлаг», написанной совместно Ренатой Мухой и Нелей (Ниной) Воронель книжке «детских» стихов «Переполох»... Но, на мой взгляд, особенно ощутимо Рена была обязана своим вхождением в литературу :ещё одному другу - великолепному поэту, педагогу и психологу... Тут сработала своего рода «цепная реакция». В начале 60-х в Харькове с шумом прошли встречи с Евгением Евтушенко. Они произвели неизгладимое впечатление на молоденького инженера Вадима Левина. Он вдруг тоже стал сочинять стихи, а потом, уже будучи женатым, имея дочь, очертя голову бросил свою инженерию и погрузился в сочинительство! Дальше больше: Левин стал «детским» поэтом, издал ряд интересных книг, увлёкся психологией творчества, возглавил в городском Дворце пионеров детскую литстудию... Не знаю точно, когда он познакомился с Мухой, но у меня впечатление, что Вадим, с его одержимостью, дал развитию её творческой активности некий «первотолчок». Тут главное, однако, в том, что он не только не пренебрёг теми первыми опытами, которыми она с ним поделилась, но щедрая и подельчивая душа! искренне и горячо их поддержал. Как раз тогда, помню, Реночка и мне (почему-то со смущённой улыбкой, как бы немного стесняясь) прочла один из первых своих опытов кажется, «Ужа ужалила оса...». Конечно, мне стихи понравились, но то, что на моих глазах родился новый незаурядный поэт, мне и в голову не пришло. А Левин это понял! И, как хорошо известно из её же рассказов, помог своими советами, «шефством», соавторством, верой в её талант.
     Цепочка «Евг. Евтушенко В. Левин Р. Муха»» - налицо, как бы далеко первое её звено ни отстояло от последнего!
     Мой перечень Мухиных литопекунов наверняка не полон. Завершу его именем её многолетнего коллеги по университету доцента Ефима Бейдера, о котором сама Рената как-то раз подробно рассказала в передаче «Семь сорок» израильского TV, веселя зал и многотысячную аудиторию пересказом его искромётного «одесского» юмора. Они, однако, не только пересмешничали: насколько я знаю, Реночкина методика «сказочного английского» в какой-то мере апробировалась в ходе консультаций с Фимой как c коллегой. Это имеет прямое отношение и к её литературному творчеству, так как в названной методике использовались и придуманные обоими преподавателями «сказочные» англо-русские тексты!
     Хотя стихи Ренаты, с такими безобидными героями, как Уж и Ёж, Оса, Таракан, Крокодил, Осьминого и другие, как будто не должны были подпасть под подозрение, однако это случилось, как мы знаем из её потешного рассказа Владимиру Бейдеру, ведущему израильской телепередачи «Персона». Я понял так, что её собеседник из КГБ Критерий Александрович (!) выискивал у неё крамолу в связи с тем, что она была знакома с Ю. Даниэлем. Мне, однако, памятен другой повод недовольства чекистов Мухой: как человек (нечастое дело в СССР!) в совершенстве владеющий английским она имела неосторожность пообщаться с интуристами! Но теперь ясно, что, по меньшей мере, одно стихотворение Мухи могло быть оценено, по критериям Критерия, как явно «антисоветское»: это «Стихи о плохой погоде», где в первой части человек, идущий по городу, ест бутерброд без сыра, во второй без масла, а в третьей уже и без хлеба! Это потом Сергей Никитин положит их на музыку... А мы, Реночкины друзья, услышали их в её речитативном чтении как раз в один из очередных приступов отечественной перманентной бесхлебицы... Хорошо, что ко времени рождения таких стихов «Критерии» стали утрачивать былое могущество!
     Когда-то, после сдачи ею экзаменов на аттестат зрелости (1950), Реночка со смехом рассказала мне о том, что свой ответ по русской литературе на теоретический вопрос о приёме аллитерации проиллюстрировала строчками... моего к ней «Послания»:

...В овраге около ограды
Трамваи дряхлые ползут,

цитировала она, тщательно нажимая на «р» и звонкой дробью рассыпая вокруг свой мелодичный хохот.
- Вот так, Феля, ты на меня поработал!
     Прошло множество лет, и этот же эпизод она поведала у нас в Афуле на встрече с читателями, организованной местным литературно-творческим клубом-студией, куда прибыла из Беэр-Шевы вместе с Феликсом Кривиным. И тут же причислила и меня к «лику» своих литературных учителей! Гипербола, но... приятная!
     Выше обещано было назвать, наряду с творческим окружением, ещё один фактор, способствовавший рождению в современной литературе феномена «творчество Ренаты Мухи»: это поразительная её способность впитывать в себя впечатления жизни, уроки учителей и опыт коллег, многое помнить годами и десятилетиями, волшебно переработать в умной и чуткой своей головке и сторицей вернуть читателям: взрослым и маленьким.
     Беэр-Шева для Афулы, по израильским меркам, не ближний свет, и обоим гостям (впрочем, как и было заранее предусмотрено) был приготовлен ночлег: Феликсу Давидовичу в нашей квартире, Реночке в квартире через улицу: у сына и невестки. Там и состоялся тот скромный ужин, который до сих пор мы вспоминаем как едва ли не лучшие час-полтора за все годы жизни в Израиле: сидеть в застолье с участием двух таких остроумцев и рассказчиков, как Ф.Кривин и Р.Муха, - удача из редчайших! Реночку неожиданно порадовала наша младшая, уже здесь, в Израиле, родившаяся внучка Тали: семилетняя сабра, как оказалось (это и для меня стало сюрпризом), знает наизусть несколько стихотворений поэтессы, что тут же и продемонстрировала на хорошем русском.
     В Афуле живёт дядя Ренаты, Лев Гительзон, подполковник Советской Армии в отставке, юным лейтенантом встретивший на западной границе СССР нападение германских войск, тяжело раненный где-то в середине той войны, но потом долгие годы ещё остававшийся на военной службе. Лишь недавно по состоянию здоровья и немалым годам перестал он возглавлять афульский совет участников Второй мировой. Не помню, был ли он на той встрече в клубе…
     Но вернёмся назад, в Харьков 40-х. В те школьные годы Рена жила с мамой Александрой Соломоновной Шехтман. (двоюродной сестрой Льва Гительзона) в тесноватой комнате коммунальной квартиры, и мы, мальчики из соседней школы, часто сюда заходили в гости. Мама, доцент института иностранных языков, преподававшая там немецкий, была приветлива, держалась просто. Красивая женщина, она, сверх всего, обладала чувством мягкого юмора, что, должно быть, передалось и дочери..
     Время от времени, как правило, по выходным, школьница Рена шла пешком через сад Шевченко и по Сумской к папе, Григорию Мухе, который жил с новой семьёй в старом центре города, в так называемом Дворце Труда. Мне не раз доводилось её сопровождать, и нетрудно было почувствовать, что идёт она без охоты, что ей там не слишком уютно, что, если б мама не настаивала… Об её отце я ничего не знал, потому что сама она не рассказывала. И лишь недавно от Лёвы Гительзона узнал, что «Гриша был хороший хлопец из украинского села»…и что его отец (то есть дед Рены) в гражданскую войну командовал отрядом красных партизан в украинской глубинке…… Не отсюда ли (подумалось «в шутку, но всерьёз») та «партизанщина», бесшабашность, которая иной раз в бушевала в Ренате?
     В конце 50-х Рената стала вести на молодом, делающим первые шаги Харьковском телевидении уроки английского и быстро приобрела популярность в городе. Окружённая множеством ещё прежних поклонников, она долго не выходила замуж, как вдруг разыгралась история, ставшая источником пересудов городских «кумушек» в лице так называемой «общественности»: у Рены возник серьёзный роман с наблюдавшим её в больнице известным профессором-терапевтом. Он был женат (правда, бездетен)… Ситуация завершилась его уходом от первой жены, однако стражи морали не могли с этим смириться Ренату, к тому времени работавшую уже на кафедре госуниверситета, вызвал для «беседы» некий профсоюзный душеспасатель… Далее передаю тогдашний рассказ Мухи группе близких друзей:
     - …а я уже к тому времени донашивала нашего Митю. И вот вхожу в кабинет, куда, гораздо раньше меня, является вот это… (Рена картинно обрисовала продиктованные обстоятельствами тогдашние размеры своего живота). Хозяин кабинета, взглянув на меня, спрашивает:
     - Говорят, вы беременны?
     - Нет, что вы?! возразила я.
     - Ну, вот и хорошо! с облегчением сказал хозяин кабинета.
     Без комментариев!!!
     Совместная её жизнь с отцом ребёнка не была, однако, долгой: - профессор вернулся к жене. Не станем уподобляться морализаторам из месткомов, но отметим лишь, что сложнейшую личную драму её участники перенесли (насколько знаю) на диво достойно. Они сохранили на долгие годы нормальные, даже тёплые человеческие отношения, а женщины постепенно даже подружились.
     Может быть, я ошибаюсь, но, мне кажется, не слишком долго Рената оставалась одинокой. В гостеприимном доме Бейдеров-Сазоновых был принят как близкий друг известный харьковский математик профессор Юрий Ильич Любич. Вместе с ним приходил его двоюродный брат Вадим стройный молодой человек, тоже математик. Помню, как под звуки радиолы он и Рена беззаветно отплясывали чарльстон… Мне тогда уже подумалось: какая чудесная пара! Прошло какое-то время, и они поженились. У них родился ребёнок - второй сын Ренаты.
     Прошло много лет. Оба сына выросли, обоих она и Вадим не раз вместе по-родительски проведывали: Митю в Харькове, Алёшу в Штатах. А сыновья гостили у них в Беэр-Шеве.
     Лично я обязан покойной тем, что моя, СЕМЬ лет пролежавшая в харьковском издательстве, набранная, свёрстанная, уже готовая к печати книга «О Борисе Чичибабине и его времени», всё-таки увидела свет. Именно Рената смогла переубедить единственного человека, чьё авторитетнейшее отрицательное мнение об этой книге мешало издателю дать последнее «добро» на выпуск. А я не был в состоянии переделать собственную память и переписать собственные мемуары в соответствии с пусть авторитетными, но не своими желаниями. Положение казалось безвыходным. Книгу спасла Рената. Она нашла такие слова, которые убедили противника книги в том, что она будет способствовать укреплению памяти поэта, усилению интереса к его творчеству. Не мне судить, но многие говорят, что так и вышло.
     И супруги Ткаченко, Рена и Вадим, без моей просьбы, просто в порыве дружеского чувства и понимания, привезли мне из Харькова первые десять экземпляров той моей книги! А из другой своей поездки туда же книгу следующую, вышедшую там же , - и тоже не одну-две, а десяток.

Рената с двумя Феликсами Давидовичами: Кривиным (он в центре, читает свои произведения) и Рахлиным. Встреча приехавших из Беэр-Шевы писателей-юмористов с посетителями литературного клуба-студии 'Долина' В г. Афула. 5. 11. 2001 г. Фото Марка Бермана из архива Ф. Д. Рахлина.

     Все, кто видел и слышал выступления Ренаты не важно, вживую или по радио и ТВ, - обычно в восторге от её изящества, остроумия, обаяния, таланта, естественности и простоты. А ведь много лет, даже ещё до прибытия в середине 90-х на жительство в Израиль, она страдала от тяжелейшей болезни - причины и последствия целой череды операций. Несколько лет назад уже здесь перенесла ещё одну, после которой даже сами врачи удивлялись, что она выжила. И ОБ ЭТОМ ОНА МНЕ С ЮМОРОМ (!) РАССКАЗАЛА ПО ТЕЛЕФОНУ! Не знаю, как точнее назвать эту черту её личности: женственное мужество или мужественная женственность? Бабы обоего пола, готовые раскиснуть от малейшего дискомфорта, - берите пример с этой дивной малышки!
     Мне остаётся лишь рассказать, как закончилась наша встреча в Афуле. Тогда, прочитав по памяти в зале здешнего матнаса Бейт-Познак строчки из моего полудетского «Первого послания к Мухе», в том числе и те, где содержалось такое «пророчество»: «Ты станешь старою калошей, я стану старым сапогом», - она в итоге вечера подарила мне свою книжку «Гиппопопоэма» с такой надписью:
     «Дорогому старому сапогу от старой калоши. Р. Муха, 5. 10. 2001 г.»
     Я ответил ей мадригалом: «Третье послание Мухе»:

Как сладко на сердце стало
от антитезы такой:
сапог я хотя и старый,
а всё-таки дорогой!

Но вот что всего дороже:
хоть нынче не та пора
не дешева и калоша,
а главное не стара!

Пусть в обуви и одежде
иная мода теперь
Калошенька! Ты, как прежде,
хорошенькая, поверь!

Не смяли нас годы, не сплющили,
и пусть не в гладь и не в тишь,
но я, Бог даст, поскриплю ещё,
а ты ещё поблестишь!
6. 10. 2001.

     Сейчас, когда её не стало, утешаюсь хотя бы тем, что оказался прав: ещё несколько лет, вплоть до совсем недавнего времени, она находила в себе силы радовать тысячи людей своим метким и точным словом, изобретательной рифмой, обаятельным юмором, захватывающим рассказом… Удалось ли мне хотя бы лишь «проскрипеть» о ней в этом несовершенном очерке воспоминаний? Но живут и блистают её смешные и оригинальные стихи, в которых жизнь её души продолжается для новых поколений.

     Имя Рената в переводе с латыни означает «Возрождающаяся».

     Да сбудется вновь и вновь!..

Впервые опубликовано 1октября 2009 г. в литературном еженедельнике “Окна” - приложении к тель-авивской газете “Вести”.