С Ренатой я несколько раз встречалась в Харькове в конце 1964 года. А потом в Израиле - всего один раз. Это было в Иерусалимском культурном центре на вечере памяти Чичибабина. Я подошла к ней в перерыве. Ее можно было легко узнать, хотя она сильно располнела, а лицо покрылось морщинками. Но так же горели темные лукавые и смешливые глаза. Отметая в сторону общие слова, полагающиеся произносить, когда люди встречаются раз в 40 лет, да еще неожиданно, она сразу повела разговор о том, что меня и впрямь в ту пору волновало. К моей основной профессии прибавилась журналистика, и каждая публикация была событием невероятной важности. Рената была чарующе мягка, добра. Похвалила мой очерк о Вьетнаме. «Чувствуется, что ты – дочь своего отца», - сказала она, и блаженное чувство расслабления и приятия себя разлилось у меня по всем жилочкам. Правда, когда я стала усиленно приглашать ее в Иерусалим, она отказалась, - с той же мягкостью, но по-королевски непреклонно. После этого мы больше не увиделись…
     Но в ту встречу Рената успела напомнить мне об одном теплом сентябрьском вечере на краю степи в Николаевской области в 1964 году - тогда-то мы впервые и встретились. Я была студенткой первого курса кафедры биохимии Харьковского государственного университета. Нашей кафедре «повезло» - мы собирали арбузы, невероятных размеров и сладости, и помидоры, резко и свежо пахнувшие полынью. А мой отец, Лев Яковлевич Лившиц, доцент кафедры русского языка и литературы, копал картошку со своими студентами-второкурсниками, совсем недалеко, в соседней Херсонской области. Мы списались, и я позвала его в гости, но без точно обозначенного дня. Вдруг, когда я с сокурсниками, сидя под навесом, ужинала пшенной кашей с салом, выплыли из сумерек над плоской земной поверхностью пылящие силуэты двух всадников. Они приближались мучительно медленно, уж больно понуро плелись их лошади. Наконец, еще не веря своим глазам, я поняла, что один из всадников – мой отец. Второй издалека казался бесформенным созданием в куче тряпья. Но вот, лошадь остановилась окончательно, и из «кучи» вылезла худенькая, молоденькая, похожая на подростка, женщина с копной темных пушистых волос до плеч. Папа после первых приветствий и расспросов строго сказал: «Познакомься, это моя коллега с кафедры английского языка Рената Григорьевна Муха. Мы с ней вместе пасем наших второкурсников».
     В тот вечер больше ничего о Ренате я не запомнила, потому что мои подруги жадно набросились с вопросами на «важных» гостей: произошел политический переворот, сместили Хрущева. А Рената, оказывается, именно тогда сочинила свое первое в жизни стихотворение! И посвятила его своему коню, который «ни тпру, ни ну». Экспромт был незамедлительно «выдан» отцу, и он сначала даже не поверил в ее авторство. Вот об этом она успела мне рассказать на вечере памяти Чичибабина. Переполненная эмоциями, я понадеялась на себя, не записала и очень об этом сожалела. К счастью, оказалось, что эти строчки знает издатель Ренатиных сборников Марк Галесник. Звучат они так:

Рена на коне. Нижняя Волга, лето 70-х