Главная

Об этом сайте

Немного о себе

Стихи

Книги

Одна пьеса

Сказочный английский

Выступления

Интервью

Что было в газетах

Глазами друзей

 
Феликс Рахлин
Владимир Малеев
Виталий Пустовалов
Нина Никипелова
Виктор Конторович
Вадим Левин
Татьяна Лифшиц
Элла Слуцкая
Сурен Готенов
Галина Заходер
Вадим Ткаченко
Ольга Андреева
Нина Маслова
David Allott
R. and C. Thornton
Александр Адамский
Игорь Ильин
Татьяна Никитина
Лилия Левитина
Наталья Раппопорт
Аркадий Коган
Дина Рубина
Марк Галесник
Феликс Кривин

Виктор Конторович

МОЯ ДОРОГАЯ РЕНОЧКА

     Я знал маленькую девочку, которая ходила чистить зубы по утрам со словами:

Ну, дела, подумал Лось,
Не хотелось, а пришлось.

     Ее ровесник − мальчик, увлекающийся спортом, был замечен как-то за чтением минского издания «Однажды, а может быть дважды». Он читал и смеялся. А, вообще-то, он книг (разве что про футбол) по собственной воле не читает. Его друг, живущий в Израиле, сказал как-то своей бабушке в ответ на ее увещевания: «Лялечка, есть жизнь и без чтения». Реночкины стихи, кратенькие, безумно талантливые, пожалуй приходят в конфликт с этим афоризмом. В них есть театральность, или даже целый мини-театр, почти мультик:

Шла по улице коза
И пускала пыль в глаза.

     Сразу видишь улочку небольшого городка с домиками, из окон которых выглядывают их жители. Двойной смысл сказанного очевиден. (Нина Никипелова в своем выступлении на вечере в Чичибабинском центре сказала, что это и портрет и автопортрет). Удивительно, что в замечательно-гламурном «Между нами» в соавторстве с Вадимом Левиным этот слой утерян. Почему-то там напечатано:

По дороге шла коза.

     Согласитесь, что это уже не то и даже совсем не то, не Реночкины строчки. Но не будем уж слишком придираться к этому изданию, которое насыщено педагогическими находками и напоминает адресованные взрослым читателям разгадки фокусниками секретов своих фокусов.
     В Реночкином театре слушатели и читатели становятся участниками действия. Иногда им принадлежат лучшие строки, как эти, сочиненные Мариком Зеликиным:

С яслей ненавидел он манную кашу
И с этим покинул он Родину нашу.

     Продолжение, являвшееся затравкой, выглядит слабее:

Теперь он питается разными кашами.
По-моему, так хорошо, а по-вашему?

     Реночка опровергает известный тезис (я услышал его в Литературном институте на семинаре Льва Озерова, куда меня затащила Неля Воронель в 60-е годы), что в любом поэтическом тексте вначале появляется одна или две самые замечательные строчки, но у Пушкина нельзя отличить, какие строчки появились первыми, а вот у многих и многих − можно. В данном примере две позднейшие строчки могли бы с полным правом претендовать на роль первых. Да и вообще, у Реночки часто этими замечательными двумя строчками все и заканчивается!
     Эта игра характерна для Реночки. Вне зависимости от того, завершен стишок или нет. Он такой живой, будто бы только-только возник как импровизация и допускает, и даже требует вариантов и изменений. Поэтому довольно многие претендуют (в достаточно узком кругу) на роль Реночкиных соавторов.
     Реночкины стихи трудно представить себе вне иллюстраций. Это, прежде всего, совершенно гениальное использование пространства в бэсэдеровском издании «Гиппопоэмы», щедрое и богатое, когда издателю не жалко целой страницы на черный и белый лошадиные хвосты, не жаль места на слонов и слонят. Минское издание «Однажды, может быть дважды» получило за оформление престижную белорусскую премию тоже не даром.
     Но, по-видимому, все же первым “иллюстратором”, а может быть, даже «издателем» Реночкиных книжечек был я. История этого такова.
     Приближался Реночкин день рождения, и в кругу друзей, именовавших себя «Поптуриздат», было решено «издать» ее первые стишки. Иллюстрировать их должен был наш друг Леня Сержан, специалист по французскому языку, а по совместительству талантливый рисовальщик (и исполнитель французских песен), вполне удовлетворявший все потребности нашей небольшой компании. Но именно в это время Леня женится и переезжает в Москву. Мы получаем телеграмму «Я счастлив, писем не ждите!». Гениальный организатор, «президент» Поптуриздата Виталий Пустовалов поручает мне заменить Леню Сержана. Я как-то не привык отказываться и выполнил поручение. Отрезал полоску шириной пальца в два от листа ватмана. Согнул гармошкой, получилась книжечка. На одной «страничке» − половинке разворота я писал Реночкин текст, на другой половине рисовал картинку. Мне запомнился рисунок к стишку

Еду я, еду верхом на коне,
Не знаю, что думает конь обо мне.

Вот если бы ехал бы конь бы на мне,
Я знаю, что думал бы я о коне!

     На миниатюрных рисуночках были рыцари с копьями, лошади, белые и черные хвосты и многое другое. Реночке рисуночки понравились, прореагировала она довольно своеобразным образом: бухнулась мне «в ножки», обхватила руками мои колени и так (по моим ощущениям) просидела пол-вечера.
Aвторская копия рисунка, см. Свадебный альбом Реночки и Вадика. Составители В.Пустовалов и В.Конторович, Поптуриздат, Харьков, 1968. К сожалению, детали рисунка в копию не были включены.
     Впрочем, я также могу считать себя и «соавтором» Реночки, правда, в одном единственном, да и то неопубликованном стишке. Нас пригласили на день рождения давнего приятеля и соучастника туристских походов в молодые годы Лёни Гербера. Лёня жил в Иерусалиме, но празновать решил в Тель-Авиве, в доме своего сына Саши. Саша − физик-экспериментатор из Тель-Авивского университета, а его жена была в то время офицером полиции. Мы едем из Беэр-шевы в Тель-Авив, за рулем Вадик Ткаченко, дорога дальняя. Т.к. поездка довольно неожиданная, а подарка нет, пытаюсь тут же сочинить стишок. Получается что-то довольно приятное, ностальгическое, какие-то воспоминания о лыжах и снеге, как он сверкает при луне и хрустит под ногами. Когда подъезжаем к дому стишок закончен. И тут уже буквально в лифте сочиняем вместе с Реночкой (не могу вспомнить, кто что придумал):

«Вся жизнь твоя, конечно, кайф,
Когда она Герберолайф!»

     С этими словами вваливаемся в квартиру к Лёне (точнее, к Саше). Сейчас может быть уже неясно, в чем здесь, как говорят, «фишка» и почему нас встретили дружным смехом. Но тогда было время повального (а, скорее, хорошо организованного) увлечения «Герболайфом», т.е. употребления (для здоровья, конечно) каких-то травок и настоев в пищу. Проводились целые конференции, участники которых не уступали по численности и экипировке научным конференциям по физике, например. Одно такое сборище я увидел в те времена в Москве в кинотеатре «Октябрь» на Новом Арбате. Участники были со значками и заполнили всю улицу перед кинотеатром. Как бы там ни было, приветствие удалось, и я до сих пор горжусь, что поучаствовал в нем вместе с Реночкой, а Лёне и его гостям доставил удовольствие!
     Вообще, по части поздравлений и приветствий Реночка была большой докой. Нина Никипелова рассказывала мне, как Реночка захватила её и её брата Колю – моряка из Архангельска, гостившего в Харькове пару дней, на именины к Марлене Рахлиной. Вместо подарка (по неожиданности, а не по скупости) и тут появились куплеты. В них фигурирует неизвестный мне персонаж «Спúнер», но в контексте не требуется разъяснений:

«Как к Марлене на именины
Приходил великий Спúнер,
Остальные гости же
Были Спúнера нижé».

     И дальше шел залихватский припев:

«Жарено, варено, ничего не дарено.»

     Впрочем, такие идейные подарки ценились более всего! Иногда их подготовка отнюдь не была экспромтом, а занимала много времени с использованием рисунков, монтажей и фотографий. Быть может, это была подспудная интуитивная подготовка к «настоящим» изданиям, хотя в те времена это и в голову никому не могло бы прийти.
     Теперь пришло время рассказать, как я оказался в Беэр-Шеве у Вадика и Реночки. Как-то мне повезло оказаться на конференции в Греции, где я познакомился с замечательным человеком – Игорем Руткевичем. Игорь, бывший москвич, знал мою работу по устойчивости ударных волн и пригласил меня приехать в университет Бен-Гуриона в Беэр-Шеву, где он работал. Это оказалось возможным благодаря фонду, которым руководил Михаель Монд, соавтор Руткевича. Вадик и Реночка , узнав, что я приезжаю в Беэр-Шеву, забрали меня к себе, и я почти месяц жил в их доме. Реночка много работала, но по вечерам, чуть-чуть отдохнув, очень смешно рассказывала тысячи баек, связанных с преподаванием английского деткам разных возрастов и подготовки. Ею была разработана чудесная методика. Кое-что об этом она написала сама, кое-что было записано на одном из ее публичных выступлений. В доме в неожиданно идеальном порядке хранились стопки карточек со словами, формами, падежами и т.п., и все это было снабжено картинками и примечаниями. Жаль, что Реночка не успела собрать все это богатство в учебник, который , снабженный аудио (видео) записями уроков, мог бы стать и стал бы бестселлером. Увы…
     В Беэр-Шеве Реночку очень любили. Как-то Вадик был занят и не мог сопровождать её на какое-то литературное собрание, и Реночка взяла с собой меня. Конечно, мы опоздали. Но когда, стараясь не шуметь, протиснулись через боковую дверь в зал, Реночку узнали и раздались аплодисменты. Весь зал захлопал!
     Важное событие, на котором мы с Ниной присутствовали (уже в другой приезд в Израиль) был, кажется, 13-летний юбилей, «бар-мицва» Бэсэдера. Незадолго до этого Марк Галесник выпустил Реночкину «Гиппоппопоэму» − издание совершенно изумительное по полиграфическому уровню (и любви к автору стихов!). Теперь это был его праздник. Как Реночкины гости мы оказались в первом ряду, и я смог сделать несколько снимков. К несчастью, кончалась пленка в фотоаппарате. Последний кадр – Реночка на сцене в выступлении, завершающем этот блестящий вечер. К счастью, кадр получился. Несмотря на мелкий план это одна из моих любимых Реночкиных фотографий. Она читает «Книжкину колыбельную».
Праздник "Беседера". Тель-Авив, 2004. Фото В.Конторовича
     На том же вечере мне запомнилась шуточка в одну строчку Ларисы Герштейн «Урву и упру!», встреченная громовым хохотом зала. Я посмеялся со всеми, но только спустя приличное время понял, что это парафраз библейского «Идите и размножайтесь!», на иврите «Рву вэ пру!»! Причина громового хохота разъяснилась.
     Реночка любила шум, гиперболизацию, ее рассказы часто сопровождались выкриками, повторами, авторскими эмоциональными ремарками. Любовь и привычка Реночки к гиперфункциям сыграла как-то с нами довольно злую шутку. К вечеру остановились на привал, вытащили лодки на берег, разбили лагерь. Дежурные развели костер и голодная, но уже чуть отдохнувшая публика потянулась к костру. Подошла и Реночка, начала что-то рассказывать, увлеклась и так в такт к рассказу дернула ножкой, что туча песка взметнулась и опустилась на наш ужин. Хотя его пришлось выбросить и начать все сначала, Реночке никто и слова не сказал. Немое доказательство любви.
     Одна из фотографий рассказывыает об эпизоде, который мог бы окончиться трагически. Один из наших друзей той поры математик Володя Мацаев отличался какой-то неуравновешенностью в движениях. При медвежьих габаритах и силе это имело последствия. Когда он, слегка разошедшись, переворачивал телефонную будку, это списывалось на детские шалости. Но вот резкое движение поперек байдарки на середине реки закончилось переворотом. Мацаев оказался на поверхности, а вот Реночка повисла в воде вниз головой. Володя Рублинецкий нырял до тех пор, пока не вытащил Реночку. К счастью, произошло это быстро и Реночка не успела захлебнуться. Её тут же закутали и развели костер, чтоб согреться. Весь мокрый Володя (на фото) еще не оправился от шока. Что собирался сделать Мацаев, по сю пору неизвестно.
Вовочка Рублинецкий, Реночка и Toмaxa Малеева cpaзу пocле переворотa.
Фото В. Конторовича
     Одесские шуточки нашего общего приятеля Фимы Бейдера очень подходили к Реночкиному имиджу. В узких кругах была широко известна история на одесском пляже, которая в разных версиях отличалась несущественными деталями и суммой штрафа. Мне запомнился штраф 5 рублей за почти полное отсутствие лифчика на загорающей Реночке и реплика Фимы: «За что, здесь и на 3 рубля не наберется!» В моей версии в этом месте сюжета одесский милиционер смеётся, отдает честь и уходит. Но это в Одессе, а примерно в то же время в Ялте молоденький милиционер всерьез гнался за мной из-за того, что я вышел с пляжа на улицу в майке. Меня спасло только то, что он был в форме и сапогах, а я в одной злополучной майке.
     Одесские реалии доходили до нас и в виде Фиминых реплик: «Пива нет и неизвестно» − надпись на ларьке; «Ведь ты же не он!» − надпись на табличке в центре клумбы с изображением медведя, топчущего цветы; «Высовывайся, высовывайся… » − надпись на окне в трамвайном вагоне; и наконец, «Пейте соков натуральных, укрепляет грудь и плеч!» − образец, по словам Фимы, одесской рекламы. Для Реночки это богатство трансформировалось в серию рассказов про реальную и, в то же время, мифическую тётю Идес.
     Когда в компании Реночка встречалась с Сашей и Нелей Воронелями, поводов для веселья становилось больше, чем вдвое, как это хорошо видно на фото, несмотря на некоторые чисто геометрические искажения.
     Хотя острый язычок Реночки мог бы нажить ей немало врагов, в действительности этого не произошло. Во-первых, её остроты были действительно остроумны, а в кругу её друзей это высоко ценилось. Но, главное, они как-то не были направлены «против», «вовне», а скорее «внутрь», окутаны самоиронией, за которой, тем не менее, угадываось, что автор знает себе цену, возвышая, тем самым, весь круг слушателей.
Неля и Саша Воронель, Лина Гарбер, Саша и Ляля Осадчие, Вадик и Рена Ткаченко. Кфар Саба, Израиль
     Реночка очень часто бывала в центре композиции и сюжета своих рассказов, но никогда не занималась тем, что раньше называлось «хвастовством», а позже − «саморекламой» или даже «эксгибиционизмом». В событиях преобладала, как уже упоминалось, самоирония. И, зачастую, тут и таился секрет её успеха как рассказчика. Так, рассказывая нам о своем участии в престижнейшей Малаховской программе «Жизнь на два дома», она очень смешно описывала конвейер, в котором она оказалась. Одни ассистенты сменяли других, подготавливая ее к появлению Самогό, а ей нестерпимо хотелось в туалет, и никто из них даже глазом не моргнул и не услышал её шопот, которым она про него все настойчивей спрашивала. Причем, все происходило среди яркого белого дня на башне Давида в Иерусалиме под прицелом многих телекамер.
     О встрече с Виктором Топаллером она тоже рассказывала забавно. Топаллер оказался (или показался Реночке) очень большого роста, и, когда он поднимался из кресла ей навстречу все выше и выше, Реночка непроизвольно закричала «Хватит!». В. Топаллер трогательно повторил свое интервью с Реночкой, заменив очередную программу, после её кончины.
     Заряд оптимизма и жизнестойкости у Реночки был таков, что к ней даже в реанимацию после очередной операции, к еще не вполне пришедшей в себя от наркоза, врачи могли прибежать с просьбой сочинить поздравление с каким-нибудь событием или праздником. Ибо Реночка была талантлива во всем, что она сочиняла и писала, будь это даже простая записочка к подружке. Вот пример записки, сопровождавшей мое возвращение из Израиля:
     «Дорогая Ниночка, посылаю тебе Витечку и полхалата. Прошу мою половину носить по выходным, а его в будние дни. Я надеюсь до встречи, до скорой. И всем, всем большой привет и постоянные мои о них мысли. Целую. Рэночка».
     Это была талантливая жизнь.