Главная
Об этом сайте
Немного о себе
Стихи
Книги
Одна пьеса
Сказочный английский
Выступления
Интервью
Что было в газетах
Глазами друзей
Феликс Рахлин Владимир Малеев Виталий Пустовалов Нина Никипелова Виктор Конторович Вадим Левин Татьяна Лифшиц Элла Слуцкая Сурен Готенов Галина Заходер Вадим Ткаченко Ольга Андреева Нина Маслова David Allott R. and C. Thornton Александр Адамский Игорь Ильин Татьяна Никитина Лилия Левитина Наталья Раппопорт Аркадий Коган Дина Рубина Марк Галесник Феликс Кривин
Вадим Ткаченко
ЭТО БЫЛО, И СЛУЧИЛОСЬ, И ПРОИЗОШЛО...
Во время своего первого визита в Париж после избрания президентом США Джон Кеннеди представился участникам одного из банкетов в его честь словами: «Я – муж Джеки».
Жил был однажды в квартире со мной
Мама – зебра, папа – лось.
«Слушайте, слышьте и запоминайте, потому что это было, и случилось, и произошло давным-давно, и даже ещё раньше, когда все домашние животные были дикими, лошадь была дикой, и корова была дикой, и собака была дикой-предикой. Но самой дикой из всех животных была кошка...».
А где продаётся такая кровать,
Жил человек полнеющий,
Вчера Крокодил улыбнулся так злобно,
Деревья укоризненно
КОРАБЛИК
УТРЕННЯЯ ПРОГУЛКА
БДИТЕЛЬНОСТЬ
Жили в одном коридоре Калоши,
В моей судьбе она за каждой датой,
ПРО БЕЛУЮ ЛОШАДЬ И ПРО ЧЁРНУЮ ЛОШАДЬ
ОДИНОКАЯ СВИНКА
Раз у Льва-царя зверей
Когда вам гадит Троглодит,
Никакого нет резона Иерусалимский Журнал", 2009, № 31
Моя профессия чистая математика, и точно так же, как математики используют формулы, носящие имена Пифагора, Эйлера, Фурье и других знаменитых людей, я вполне законно могу, следуя «формуле Кеннеди», представиться: «Я – муж Ренаты Мухи».
В своей жизни я писал только математические работы, и мои отношения с художественной литературой предельно просты: я не писатель, я читатель. Поэтому я меньше всего собираюсь анализировать написанное Реночкой, как я и многие наши друзья называли её всю жизнь. Моё намерение состоит в том, чтобы рассказать о её неопубликованных или малоизвестных стихах, немного о ней самой и ещё меньше о себе.
Впервые очень необычное имя Муха я услышал, когда мне не было и четырнадцати лет. В это время моя семья состояла из двух человек: меня самого и моего двоюродного брата по материнской линии Юрия Ильича Любича, сейчас – известного математика, а тогда – студента физмата Харьковского университета. Раньше нас было трое: мы с Юрой и его мама, а моя тётя Евгения Семёновна Любич, заменившая мне мою рано умершую маму Миру Семёновну Любич. В августе 1949 года, на очередной волне сталинских репрессий нашу маму Геню арестовали и Юра стал моим официальным опекуном. Ему в это время было восемнадцать лет, а мне неполных двенадцать. В первый раз Геня была репрессирована в конце 20-х годов, но после второго ареста она так и не вышла на свободу, умерев безвинной в тюрьме через год после ареста.
Мы с Юрой остались вдвоём в 11-метровой комнате коммунальной квартиры, в которой кроме нас было ещё четыре семьи. Тогда-то от его университетских друзей я иногда слышал: «Муха сказала...», «Муха пришла и...», «Муха пошутила...», но что, куда и как – я, конечно, не помню. Тем более я не знал, что учится она не на физмате, а на факультете иностранных языков.
Реночка в это время жила со своей мамой Александрой Соломоновной Шехтман, доцентом кафедры немецкой филологии, в одной комнате двухкомнатной коммунальной квартиры, куда их поселили в порядке, называвшемся «уплотнением», после возвращения из эвакуации. О том, что у Юры на попечении есть младший брат, на физмате было известно. Знала об этом и Реночка, но этим наше заочное знакомство ограничилось, без малейшего намёка на то, что мы – судьба друг друга.
О том, что Муха – это девичья фамилия Реночки, я узнал лет через десять, когда моя семилетняя племянница Женя, дочка Юры, согласилась с предложением родителей серьёзно заняться изучением английского языка. За помощью он обратился к Реночке, которая закончив учёбу в аспирантуре, работала лаборанткой на кафедре английской филологии, давала частные уроки и была хорошо известна в Харькове под именем «Наташа» и как одна из ведущих популярной передачи харьковского телевидения «Уроки английского языка». У неё была собственная жилплощадь, большое количество друзей и поклонников, но несмотря на все описанные обстоятельства, после смерти родителей её семья состояла только из неё самой.
Cередина двадцатого века. Мы ещё не знакомы.
Из архивoв Л.Клугман и И.Буриковой
От Юриного предложения заниматься с Женечкой английским языком Реночка отказалась. Намного позже, уже став её законной тётей, Реночка объясняла, что она уже накопила достаточно большой опыт работы с детьми харьковских профессоров и академиков и расширять этот опыт, мягко говоря, не хотела. Вместо себя она предложила своего друга и коллегу по кафедре Ефима Исааковича Бейдера, у которого, очень кстати, оказалась дочка Инночка, Женина ровесница, и учёба девочек успешно началась.
В это время я, с одной стороны, был аспирантом, то есть почти вольным художником, с другой носил почётное имя Uncle Vadik, а с третьей сам увлекался чтением детективов на английском языке. Поэтому очень скоро и вполне естественно водить на уроки Женю было поручено мне.
Фима, теперь уже давно живущий в Нью-Йорке, был прекрасным преподавателем. Мало того, так он ещё, как и Реночка, одессит! У обоих в Одессе жили многочисленные родственники, и иногда Фима и Реночка оказывались там одновременно. В один из таких приездов они пошли на море. На пляже Реночка, оставшись в купальном костюме, скрутила на себе обе его части в тоненькие полоски и, прикрыв лицо шляпой, стала загорать. В какой-то момент рядом раздался голос милиционера, обращённый к Фиме: «Молодой человек, если Ваша девушка не наденет приличный купальник, я Вас оштрафую на двадцать пять рублей!» Фима немедленно: «О чём Вы говорите?! Да там не наберётся и на пять рублей!»
Фимины уроки были великолепны. Учил Фима детей методом, который называется прямым: на уроках он говорил только по-английски, как происходит с детьми, попавшими с момента рождения в англо-язычную среду. Этот метод труден и для учителей, и для учеников, но Фима прекрасно умел объяснять детям премудрости чужого языка. Впрочем, иногда он применял русский язык, но в очень своеобразной форме:
Английский мальчик – an English boy.
И в той же квартире – in our flat –
Жил кот, по-английски он звался – a cat.
Смесь обычных учебных заданий, песен, шуток, игр, импровизаций превращала Фимины уроки в праздник. Дети в такой обстановке очень быстро начали говорить по-английски, да и я, просто присутствуя на уроках, многому научился. Хотел бы добавить – за те же деньги, но не могу: семьи Бейдеров и Любичей так быстро подружились с самого начала их знакомства, что об оплате не могло быть и речи. Уроки постепенно стали переходить в вечерние чаепития, обсуждения последних новостей, воскресные выходы на природу, прогулки, дни рождения, туристские походы.
Мы встретились с Реночкой в Фимином доме, в котором оба чувствовали себя очень комфортно. Как рассказывала Реночка Женечке, однажды (а, может быть, дважды?) в конце занятия она увидела очень серьёзного молодого человека в Шляпе (в Шляпе!), который пришел забирать свою племянницу. Среди тогдашних Реночкиных знакомых шляп никто не носил, и чем-то ей этот молодой человек в тот момент не понравился, но запомнился. Я действительно в те годы носил шляпу, но нашу первую встречу совершенно не помню. Точно помню, чтo с самого начала у нас установились хорошие приятельские отношения, ничуть не больше. При её внешней привлекательности, общительности, искромётном остроумии и умении рассказывать – не понимаю, как я оставался спокойным? Так ведь можно было и прошляпить Реночку!
Много позже, восстанавливая историю нашего знакомства и пытаясь понять, говоря Реночкиными стихами, ситуацию, в которой –
Как им это удалось?
Но время шло, и во всём происходящем с нами и вокруг нас каждый открывал для себя что-то новое. Той же Женечке Реночка рассказывала, что на неё произвело впечатление не то старание, не то терпение, с которым я собирал байдарку перед началом похода.
Я очень хорошо помню, как однажды вечером услышал у костра в том же походе полный таинства, завораживающий Реночкин голос:
Реночка была поэтом и поэтом необычным. По-настоящему мы знали друг друга немного менее 50 лет и из них 43 года мы были одним целым, даже когда оказывались далеко друг от друга. За все эти годы я не знаю случая, когда бы она написала стихотворение по заказу, на заданную тему. Она много раз признавалась, что сама не понимает, как у неё получаются стихи. Наверное, из-за того, что она очень любила жизнь, стихи сами приходили к ней вместе с воздухом, которым она дышала, вместе с утром, когда она просыпалась или вечером, когда она не могла заснуть, вместе с впечатлениями о самых разнообразных людях, окружавших её.
1966-й год, когда мы всё для себя решили...
Чтоб рано ложиться и поздно вставать?
А так вообще – вполне ещё.
Что мне до сих пор за него неудобно.
Качают головами
И Ветки шепчут Ветру:
Послушайте, что с Вами?
А им в ответ от Ветра:
Дубины стоеросовы!
Пристали к человеку
С нелепыми вопросами!
Более удачно получилось с другим её стихотворением
Не знаю, откуда,
Не знаю, куда
Плывет-уплывает
По речке вода.
Вот если Кораблик
По речке пущу
И если его я
Потом отыщу,
То, может быть, он мне
Расскажет тогда,
Куда уплывает
По речке вода.
В той же газете были напечатаны и следующие стихотворения:
Как-то вышли на порог
Простокваша и Творог.
Постояли на пороге,
Походили по дороге,
Побродили по двору,
Невзирая на жару,
О знакомых поболтали,
Обсудили все детали.
И не обошлось без спора:
Как сказать – Творóг? Не Твóрог?
Но, споткнувшись о порог,
– Нам пора, сказал Творог.
– Разговор закончим завтра,
– А сейчас нас ждут на завтрак.
Но друзья при этой мысли
Так расстроились,
Что скисли .
Ходят по городу
Разные Толки,
Что ходят по городу
Разные Волки.
Люди не верят,
И Звери не верят,
Но все-таки заперли
Окна и двери.
Левый-дырявый, а правый-хорощий. .
Принять участие в починке калош Реночка попросила Нелю Воронель, её подругу со школьных времён, Фиму Бейдера и Вадика Левина, с которым она, а потом и мы, были очень дружны. Все трое прекрасно вышли из положения. Стихотворение «Глупая Лошадь» Вадика Левина вместе с другими замечательными стихами вошла в его знаменитую книгу с тем же названием.
Гораздо позже, на подаренном Реночке экземпляре «Глупой Лошади» Вадик написал:
Мой верный друг, соавтор мой крылатый.
Сам не пойму, да как же я когда-то
Жил без калош, подаренных Ренатой?
Белая Лошадь с белым хвостом
И Чёрная Лошадь с чёрным хвостом
Вдвоём по поляне
Гуляли в тумане
И свежее сено нашли под кустом.
Белая Лошадь с белым хвостом
Сено доев, сообщила о том,
Что сено – как сено,
Хотя несомненно
Сено не может сравниться с овсом.
Чёрная Лошадь с чёрным хвостом
С ней согласилась, добавив при том,
Что сахар не хуже,
И слаще к тому же,
Но реже, чем сено, лежит под кустом.
По-моему, ещё до Калош Реночка сочинила и напечатала своего Ужаленного Ужа. Говорю здесь и во многих других подобных местах с сомнением, так как обычно между первым знакомством с пришедшим стихотворением и до его опубликования проходило много времени, иногда много лет.
Зимой в Харьковe, cередина 70-х
Реночка имела много разнообразных интересов в жизни и не собиралась стать поэтом, во всяком случае таким, у которого «ни дня без строчки». Поэтому к неожиданным, хотя и приятным пришельцам она относилась осторожно: «А туда ли Вы попали, а не ошиблись ли Вы адресом?». Подолгу к ним привыкала, переставляла с места на место, меняла, откладывала в сторону, возвращалась, чинила-исправляла, показывала друзьям. Те, конечно, не держали Реночкины стихи при себе и они распространялись дальше. А вслед за ними уже стучался в дверь кто-то или что-то следующий, сразу готовый к публикации, и в результате разобраться, в какой последовательности написаны её стихи, очень трудно.
У Бориса Слуцкого есть строчка: « широко известен в узких кругах…». Реночка любила повторять эти слова применительно к себе, особенно когда слыщала похвалы своим стихам.
В действительности она стала известной и быстро, и широко. Это произошло, конечно, благодаря её стихам, её блестящему умению преподавать, рассказывать, шутить, импровизировать. Она стала особенно популярна на волне новаторства в школьном обучении, которое вырвалось наружу в 80-х годах из болота советского шкрабства благодаря «Учительской газете». Она побывала во многих городах Советского Союза, Англии, Германии и США с показательными уроками по разработанной ею методике преподавания иностранных языков, на которых вовсю работали сказки и стихи, в том числе и её собственные.
Здесь я остановлюсь в своём безусловно необъективном описании нашей счастливой жизни и вспомню одно Реночкино четверостишие, которое рискует остаться неизвестным. Будучи автором Ужаленного Ежа и ещё непочиненных Калош, Реночка оказалась в редакции 16-й страницы «Литературной газеты» с готовым стихотворением
Домашниe уроки.
Харьков, середина 70-х, Беер-Шева, середина 90-х
По длинной тропинке
Немытая Свинка
Бежит совершенно одна.
Бежит и бежит она,
И вдруг неожиданно
У нее зачесалась спина.
Немытая Свинка
Свернула с тропинки
И к нам постучалась во двор,
И хрюкнула жалостно:
– Позвольте, пожалуйста,
О Ваш почесаться забор.
Появился зять-еврей.
Плохо дело у царя,
Откровенно говоря.
Большинство людей, услышав имя Ренаты Мухи, прежде всего вспоминают написанные ею строчки или рассказанные ею истории. Гораздо меньше из них знают, каким светлым человеком она была. В отношениях с окружающими, будь то люди, животные или предметы, она прежде всего была доброжелательна, стараясь понять, что она сама чувствовала бы, находясь на чужом месте. Ведь неспроста у неё возник вопрос:
Ведь что-то им руководит?
На дому держать бизона,
Ибо это жвачное –
Грубое и мрачное.
У Реночки было совершенно необыкновенное, чтобы не сказать патологическое, чувство справедливости. Для того, чтобы она поверила в виновность человека, ей были нужны стопроцентные, неопровержимые доказательства. От неё я узнал, что во время судебного процесса над Даниелем и Синявским некоторые её друзья, весьма авторитетные представители точных наук, с помощью хитроумных построений, сопоставлений и умозаключений «вычислили» осведомителя, который выдал обоих гэбистам. Они решительно потребовали от Реночки, возвращавшейся из Москвы в Харьков, немедленно по приезде домой обнародовать и заклеймить имя доносчика. Аргументы обвинителей Реночке так же решительно показались неубедительными, давлению авторитетов она не поддалась и оказалась абсолютно права. Большие умы об этом эпизоде, конечно, быстро забыли.
Реночка была истинно добрым, душевным человеком, но не добреньким и всепрощающим. С очень немногочисленными знакомыми, которые незаслуженно и серьёзно обидели её или её друзей, она умела расставаться навсегда, а случайным обидчикам умела давать отпор на месте. Вот один из таких случаев, происшедших во время её лечения в Онкологическом центре АМН в Москве, медицинском заведении, с которым было связано много надежд и много тяжкого в жизни лечившихся в нём людей.
Дело шло к концу дня, принимавший врач устал от потока больных, прошедших через него, ожидавшие больные устали от мыслей о своей судьбе. Когда подошла её очередь, Реночка замешкалась на входе в кабинет, на что врач разразился тирадой, смысл которой сводился к обычному совковому «Вас тут много, а я один!» В ответ она сказала: «Выслушав Вас, доктор, можно подумать, что болеть раком легче, чем его лечить. Так это не так». Врач вначале опешил, потом буркнул стандартное «Извините» и получил вполне заслуженное: «Пока что не могу».
За свою жизнь Реночка перенесла столько болезней, побывала в таком количестве больниц, перенесла столько медицинских процедур и операций, имела дело с таким количеством врачей и лекарств, что могла бы стать источником для медицинской энциклопедии. Когда в прошлом году она попала на приём к ранее незнакомому, но опытному врачу и описала историю своих болезней, тот искренне ей не поверил: «Что Вы мне тут сказки рассказываете! Такого не бывает!» Дорогой и уважаемый доктор! Бывает! Потому что это было, и случилось, и произошло... И при всём этом Реночка продолжала жить, работать, писать, много ездить, выступать, радоваться жизни и приносить радость другим людям.
1984-й год, с Митей и Алёшей. Позади радиотерапия, операция, химиотерапия.
Однажды мы сидели с ней в приёмной одной из беэр-шевских клиник и о чём-то говорили между собой. Совершенно неожиданно оказавшаяся рядом незнакомая женщина спросила: «А Вы не Рената Муха?» Выяснилось, что это была жительница Сдерота, которая слышала Реночкин голос по радио во время одного из её интервью. Город этот уже долгое время находился под регулярными ракетными обстрелами, так что обстановка в нём была прифронтовая. Мы сразу предложили провести безвозмездно Реночкино выступление в Сдероте, чтобы хоть чем-то помочь людям, лишённым нормальной жизни. Выступление вскоре состоялось. Во время нашей поездки никакого обстрела не было, особого героизма нам проявлять не понадобилось, но ключи от автомобиля я до сих пор ношу на брелке, подаренном мэрией Сдерота.
С легендарной рассказчицей Jackie Torrence на фестивале рассказчиков.
Из архива фестивалей рассказчиков в Прово, США, 1994
Вечером 11 сентября 2001 года в беэр-шевском клубе «Яд ле-баним» должно было состояться выступление приглашённых рассказчиков, среди которых была и Реночка. Днём мы увидели ужасную картину гибели зданий-близнецов в Нью-Йорке, а с ними многих сотен людей. Я был уверен, что после такого страшного события было не до развлечений и представление нужно отменить. Реночка была против: отменить – это признать своё поражение, показать чудовищу, что мы сломлены. Мы поехали в клуб и оказалось, что остальные участники вечера были того же мнения, что и она. Вечер состоялся.
Поразительно точно о Реночке написал сразу после её смерти Серёжа Никитин: «Человеческая мощь Мухи настолько огромна, что ее хватило бы на десятерых. Остается устыдиться собственной слабости, суетности и постараться научиться у Реночки жить по-настоящему, а не вчерне».
Беер-Шева, 2005. Фото М.Польского
Последние месяцы Реночкиной жизни были очень трудными. Она чувствовала, что силы покидают её, страдала от своей беспомощности, ей казалось, что она в тягость окружающим. Много раз, стараясь успокоить её, я повторял Реночке: «Каждый день прожитый с тобой – это счастье».
Я вдвойне счастлив тем, что она слышала эти слова.
