О ней писать трудно. Прежде всего, потому, что в сознании до сих пор не укладывается тот факт, что ее нет. Но не только. Оглядываясь назад, я хорошо понимаю, что не могу претендовать ни на что: ни на звание ее ученика, ни полноправного коллеги, ни, тем более, доверительного друга – даже не знаю, как обозначить свой статус по отношению к ней. Тем не менее, я понимаю, что должен о ней рассказать. Тем более, что меня не заподозришь ни в ангажированности, ни в chequebook journalism, разве что – в чувстве долга, причем не столько перед ней, как перед собой. «Рассказать» здесь более уместное слово, чем «написать», ибо (пусть я покажусь субъективным для тех, кто, наверное, знал ее лучше) в общественном сознании харьковского иняза она, прежде всего, была достоянием устных жанров, той неотъемлемой частью фольклорного свода, без которого и сам иняз грозил потерять свое «лица необщее выражение». Первокурсник мог ошарашенно хлопать глазами, когда у него старший и, будто бы более серьезный, товарищ осведомлялся: «Здесь Муха не пролетала?». Зато уже второкурсник знал, что пивная точка «Янтарь» (в те годы их было недочет, и все они были наперечет) на цокольном этаже дома, где она жила, именовалась на инязе не иначе как «Под Мухой». Потом, когда название прижилось, бар было впору переименовывать, и, наверное, так бы и сделали, если бы он не закрылся. Курсу к третьему возникало ощущение, что витает-де над инязом таинственный дух, известный под именем «Муха», именем которого на факультете происходят самые анекдотические случаи, а в стенной газете печатаются самые смешные, «непечатные», стихи, что можно было переписать в блокнотик. Но далеко не все знали, что «Муха» и уважаемый доцент Рената Григорьевна Ткаченко – одно и то же лицо. Отчасти такой своей славе она способствовала сама. То, что я слышал своими ушами, а это – согласитесь – лишь малая малость того, что слышали своими ушами другие, уже достаточно, чтобы понять, откуда это реноме. «Рената у аппарата», «ребенка лечу и лечу» (в смысле, «даю лекарства и бегу») или «он тот еще «науходоносор», и, не успеваешь сообразить, автоматически исправляя на «Навуходоносор», она безропотно соглашалась: «Якщо казати українською, то, мабуть, так».

Зимой в Харьковe, cередина 70-х