Главная
Об этом сайте
Немного о себе
Стихи
Книги
Одна пьеса
Сказочный английский
Выступления
Интервью
Для газетНа телевидении
1996 "Зеркало"
1997 Фестиваль рассказчиков
1997 Начало следует
2003 "На троих"
2008 Программа "Персона"
2008 "В Нью Йорке с Топаллером"
На радио
Что было в газетах
Глазами друзей
9 канал "Персона"
Владимир Бейдер: Здравствуйте!
Программа "Персона", ведущий - Владимир Бейдер
На этой неделе ушла из жизни поэтесса Рената Муха. Надо бы говорить слова, но бессмысленно вослед. Давайте только вспомним, какой она была. Меньше года назад она сидела в этой студии, и сейчас просто посмотрим ту программу, мы в ней ничего не меняли. Не нужно. Как будто Рената еще с нами. А она ведь с нами.
Владимир Бейдер: Здравствуйте! Это программа "Персона". С вами Владимир Бейдер.
Известно - а кто не знал, пусть узнает сейчас - что именно в нашей стране, в Израиле, живет классик русской детской литературы. Никакой заслуги нашей в этом нет, так случилось. Но я хочу, чтобы вы осознали значимость этого факта. С нами рядом живет автор стихов, которые – навсегда в анналах русской литературы, наряду со стихами Чуковского, Маршака, Барто, Заходера. Юнны Мориц. И пока будет существовать русский язык, и поэзия на нем будет доступна детям, им будут читать эти стихи, большинство из которых увидело свет в Израиле, и распространилось по миру из Израиля. В программе "Персона" – поэт Рената Муха. Здравствуйте, Рената!
Рената Муха: Здравствуйте!
В.Б.: Рената, я начну с личного.
Р.М.: Хорошо.
В.Б.: У меня к вам глубокая обида по жизни.
Р.М.: Ах!
В.Б.: Так случилось, да, Вы знаете, я... ну,чем дальше в лес, да, тем больше рассуждаешь о прожитом, и где–то уже в таком возрасте перезрелого фрукта, я бы так сказал, я прочел стихи, и оказалось, что вся моя жизнь умещается в две ваших строчки.
Ну дела! – подумал Лось,
– Не хотелось. а пришлось!
И я каждый раз, когда я это совершаю опять,
Р.М.: И опять…
В.Б.: …чтобы не сказать - каждый день, я вспоминаю эти строчки, и мне становистя очень обидно. За бесцельно прожитые годы, можно сказать. И в связи с этим у меня вопрос. Вы уверены, что ваши стихи детские?
Р.М.: Я уверена, что мои стихи – не детские, и не взрослые, а всехние. Но когда меня вообще спрашивают иногда: "Кому вы адресуете стихи"… Когда-то мне попался ответ, и он меня убедил: никому не адресую, пишу до востребования.
В.Б.: Чтобы не было голословно, а я уверен, что большинство наших зрителей читали ваши стихи… Ну, вы чуть-чуть прочитайте.
Р.М.: С удовольствием!
Бывают в жизни чудеса:
Ужа ужалила оса.
Ужалила его в живот.
Ужу ужасно больно.
Вот.
А доктор Еж сказал Ужу:
Я ничего не нахожу,
Но все же думается мне,
Вам лучше ползать на спине,
Пока живот не заживет.
Вот.
Жил на кухне Таракан,
В щели у порога.
Никого он не щипал кусал,
Никого не трогал,
Не царапал никого,
Не кусал, не жалил,
Насекомые его
Очень уважали.
А в Израиле появилось окончание:
Так бы прожил Таракан
Жизнь со всеми в мире.
...Только люди завелись
У него в квартире.
В.Б.: По поводу этого стихитворения – когда я его прочел, я тоже подумал, что оно глубоко политическое.
Р.М.: Да? А! Ну да…
В.Б.: Ну вот эти сионистские идеи, да? Вот, народ без земли нуждается в земле без народа. Ну, завелись люди.
Р.М.: Завелись люди. А вообще ведь, наверно… Говорят о том… Маршак сказал, что детские стихи надо проверять дважды. Один раз – если стихи нравятся только взрослым, то это не детские стихи. Если стихи нравятся только детям, то это скорее всего… может быть, и вовсе не стихи. А если стихи нравятся детям и взрослым, то это правильные стихи.
В.Б.: А вы для кого пишете их? Вы на ком-то проверяете?
Р.М.: Я проверяю, конечно. Я проверяю на своем муже, который… ну, не поэт. Моего мужа зовут Вадим. Потом я проверяю на своем соавторе. Его зовут Вадим. Можно бы различать по отчеству, но они оба Вадимы Александровичи. Они оба в очках, и оба не очень кучерявые, если вы заметили сейчас. И вот, меня… когда студенты спросили: "Как же вы их отличаете?", я – ну просто, вы знаете, по ритму разговора – говорю: "Так не всегда и отличаю". Я ничего плохого не имела в виду, но хохот был ужасный.
Ну, я проверяю на муже, я проверяю на соавторе, если он где-то под рукой, и я проверяю на детях. Не потому, что дети такие уж безусловно хорошие судьи, но потому, что они не только говорят правду, они любят говорить неприятную правду.
В.Б.: А неприятную правду вам когда-нибудь говорили? Дети?
Р.М.: Да. Например… Я не знаю, очень ли приятная или неприятная… не знаю… Я написала стихотворение:
На вершине два орла
Пили прямо из горла.
Оно есть. Моими слушателями были два ученика – Миша и Антон. Шесть лет и пять с половиной. И младший спросил Антона: "А что это – пгямо?" А тот сказал: "Не пгямо, она сказала: пепси". И стихотворение так и вошло в книжку:
На вершине два орла
Пили пепси из горла.
В.Б.: Рената, я не открываю, естественно, секрета, большинство из тех, кто знает вас, знают, что вы доктор филологии, что вы специалист по английскому языку. Что этим занимаетесь профессионально, и вам даже, говорят, вот платят зарплату.
Р.М.: Платили, да, да. На мехине, да.
В.Б.: Преподаватель Беер-Шевского университета, то есть вообще вы по жизни серьезный человек.
Р.М.: Да, вот мне трудно в этом людей убедить.
В.Б.: Это ваше серьезное занятие, оно не мешает вам как вот несерьезному поэту, да? Ну, детский поэт должен быт несерьезным.
Р.М.: Нет, вы знаете, оно не мешает, можно даже как-то и сказать, что оно мне помогает. Преподавание и чтение стихов – там есть многое… Ведь если преподаватель ну мало-мальски любит свою работу, он старается донести то главное, что есть в том, чему он учит.
В.Б.: Рената, здесь мы прервемся на рекламу, а я знаю, что есть у нас история на потом. Оставайтесь с нами!
В.Б.: В программе "Персона" – живой классик детской русской литературы – Рената Муха.
Рената, я на днях прочитал в "Огоньке" обзор !книжной ярмарку в Москве, написал его Дмитрий Быков известный, разругал полностью там, сказал, уже книжные ярмарки превратились в колбасные такие, ничего хорошего. Но был какой-то светлый момент. Был. Он назвал какое-то имя детской поэтессы, и там была такая фраза: "Это на уровне Ренаты Мухи".
Р.М.: Да? Ох!
В.Б.: Да. Какой-то уже пошел эталон. В антологии поэзии Евтушенко большая статья о вас, ну все уже, да, канонизированы? Поздравляю!
Р.М.: Спасибо!
В.Б.: Но правда ли что, первые ваши слушатели были следователи КГБ?
Р.М.: А-а-а! Вы про это знаете?
В.Б.: Ну, разведка работает.
Р.М.: Да, действительно, это правда. Это правда. Это произошло через год после того, как я начала писать стихи, и... Ну, "начала писать" я и сейчас не говорю, потому что я их не пишу, они или приходят, раз в год, или не приходят за это… сколько времени.
В.Б.: Шалом-Алейхем говорил: талант как деньги, либо есть либо нет.
Р.М.: А нет – так уже не будет. Вот. И я тогда же познакомилась с Вадимом Левиным, который… Ну, вообще я очень многое ему по жизни обязана, участием во всем этом. Но тут была такая драма: он всюду рассказывал про мои стихи, а стихов-то было – пяти не наберется. И он всюду их читал. Читает он волшебно. И поэтому, хотя мне очень хотелось тоже – ну, я написала его, и мне очень хотелось почитать, после Левина это было делать невозможно, и вот образовалась такая – ну, я не знаю как сказать – брешь. Не получается у меня почитать, а очень хочется. Было это в 65-м примерно году, или 66-м.
И теперь я перейду к горазно менее поэтическим… Нет, я прямо скажу, что меня как-то в университете попросили зайти в отдел кадров, это мне уже стало нехорошо.
В.Б.: А вы что там делали, в университете, вы еще учились, или…
Р.М.: Нет-нет-нет, я уже преподавала. Я уже преподавала. Даже аспирантуру кончила, и уже преподавала. Когда зовут в отдел кадров – это полбеды, но там за холодильником есть такая небольшая дверь. Сказали – пройдите туда.
Там сидел человек. И он сказал, что меня хотят видеть на улице Совнаркомовской. Все харьковчане тут бледнеют. Это то место, где роскошный дом КГБ. И я в назначенный день пришла. Человек, который меня встретил, сидел за столом… Вы знаете, у меня проблема. У него имя совершенно замечательное, но меня вот напугала Дина Рубина. Нельзя про живого человека, а он живой, как я узнала…
В.Б.: Говорите, говорите! Ну, живой – живой!
Р.М.: Нас с вами будут судить!
В.Б.: А, бог с ним! Меня будут судить! Давайте!
Р.М.: Меня будут судить. Хорошо – пополам. Звали его Критерий Александрович.
В.Б.: Критерий Александрович?
Р.М.: Да!
В.Б.: Это имя, это вот ничто другое, это имя?
Р.М. Это имя, да, Критерий Александрович.
В.Б.: Не фактор, а критерий?
Р.М.: Я как раз хотела вам подунуть Фактора!
Критерий Александрович сидел с такой ротапринтной брошюрой. Я же университетский человек, мы пишем методические рекомендации, и я поняла, что у него тоже какая-то методическая разработка, и я решила: методическая разработка для допроса интеллигенции. Я в то время за собой никаких грехов не знала, да и так-то не знала особенно, и была спокойна… И потом, у меня не было еще семьи, бояться было не за кого… Сын был.
Критерий Александрович открыл методичку и сказал: "Рената Григорьевна, простите," – это он говорил – "скажите, почему вы перестали бывать в обществе?" Я думаю: "Ой, а это что ж за преступление?" – "Вы перестали бывать в обществе!" Я говорю: "Так сын у меня маленький, годовалый!" А он повторяет свое: "Вы перестали бывать в обществе, а между тем вы такая интересная женщина..."
В.Б.: …читает он.
Р.М.: Читает он по методичке. " – А вот 30 августа вы в белом платьице в черный горошек, с мальчиком в красном картузе годовалым на руках…" Я говорю: "Ой!" – говорю я, полная сочувствия. –"Что ж вы так долго тянули?" Потому что человек с моим сыночком на руках был Юлий Даниэль.
В.Б.: Юлий Даниэль – это знаменитое дело Синявского – Даниэля, первая посадка писателей при Брежневе.
Р.М.: Кажется, до этого был какой-то человек… по имени Таршис, может, его и не посадили. Но это такое было...
В.Б.: Самое громкое – посадили за клевету на советский строй, потому что эти ребята публиковали свои литературные произведения за границей.
Р.М.: Я имела счастье быть знакомой с Даниэлем. Он учился когда-то в Харькове. Он дружил с Чичибабиным. И вот этого 30 августа он зашел ко мне, потому что недалеко от меня поселился Чичибабин. Ну, я думаю, люди знают… или не знают?
В.Б.: Большой поэт.
Р.М.: Большой поэт и его друг. И он пришел ко мне неожиданно совершенно, и говорит: "Не могу Борьку найти!" – Бориса Чичибабина. И я говорю: "Сеичас я тебе обьясню!", я как раз с Митей, с ребеночком, иду в зоопарк. Мы вышли вместе. Я прошу – такая бытовая деталь: у подьезда на скамейке сидело, как положено, шесть старушек. Шесть старушек впились глазами…
В.Б.: Это обычная история, да. Они, значит, всегда сидели. У каждого подьезда сидели старушки.
Р.М.: Сидели старушки. Но тут на краю старушек сидел молодой человек в сером костюме, с серым каким-то лицом, с серыми глазами, и он на меня и на Даниэля уставился теми же глазами, что старушки. Я это запомнила, понимаете, думаю: "Господи, а этому что надо?"
Мы дошли до автобусной остановки, Юлик нес Митю, и я ему сказала: "Ну смотри, вот так идешь, поворачиваешь за угол". Он сказал: "Не пойму!" Я говорю: "Ну вот смотри, идет автобус! Вот если ты – автобус… " И Даниэль сказал – а он такой худой, ловкий: "Я – автобус, чух, чух, чух, чух!" И поехал, как я ему показывала, мимо магазина, мимо дома, завернул за угол и скрылся, и из моей жизни тоже. Потому что через три дня его арестовали в Новосибирске. И молодой человек, который так конкурировал с бабушками, – он его вел. Но я ж тогда этого ничего не знала.
Я с огромным облегчением говорю: "Господи, что же вы время-то тянули!" Я ничего не боялась – я ничего не знала, и не могла его скомпрометировать. Он стал говорить: "Вот, Данэель пишет такие порочащие произведения!" Он говорит: "Вы что думаете?" А я говорю: "Я не читала". Он полистал методичку, и говорит: "Вот вы все, женщины, за него горой, а он ни одной не пропустил!"
Очень красивый был. Ну, я ему сказала – я человек добросовестный, информацию всю выдаю – я ему сказала: "Меня пропустил, к сожалению." Тогда он говорит, перелистнув назад: "Вот, вы такая интересная женщина…"
В.Б.: Он настаивал на своем!
Р.М.: Он настаивал, а я ж не возражала, заметьте. И он тогда говорит: "Ну, вы бывали в обществе. Скажите, вы не знаете, Даниэль приезжал в Харьков, а через него из Харькова никто не передавал произведений за границу?" И когда он услышал мой ответ: "Знаю!", Володя… у него на лице – и он мне стал от этого ближе и роднее – было разочарование. Он не хотел, чтобы я становилась стукачом, я не знаю – наверно, да? И он уже как-то так без напора и методички говорит: "Кто?" Он не хотел, чтобы я ответила, кто, но я ответила, и ответ был короткий: "Я!"
В.Б.: Раскололась сразу!
Р.М.: Сразу раскололась. Неля Воронель когда-то приходила с ним… Нина Воронель она теперь называется… приходила с ним ко мне, и немножко из немногих моих стихов мы читали, и он тогда сказал: "А ну дай, дай свои стихотворения, я их покажу в Москве в детских редакциях." И я ему дала эти стихотворения.
Критерий Александрович поднимается… Вы знаете, я никогда не могу отрешиться от того, что, печатая шаг, он ушел – ну вот, я знаю и чувствую – в ставку верховного главнокомандующего, в шифровальный отдел. И возвращается, и вот такой листочек держит, только чистый, вот так, пальцами, и говорит, совсем другим голосом: "Так вы показываете, что вы передали Даниэлю свои произведения?" Я говорю: "Да."
В.Б.: Момент истины! Ну хорошо, да!
Р.М.: Да!
В.Б.: Колоть!
Р.М.: Колоть! Я должна покаяться. Вы помните, что я говорила, что я никогда не читала стихи – Вадик мне не давал. А тут я понимала: допрос – не допрос, но вот мой шанс почитать произведения и найти слушателя. Он говорит бдительно: "Пишите!"
Я беру ручку, и у меня мысль: "Это же будет храниться в архивах КГБ!" Я совершенно не надеялась на то, что опубликуюсь при жизни, и вот, когда через много поколений начнут раскапывать, и найдут эти бумаги – вот тогда мое имя станет известно, потому надо писать хорошо, разборчиво, и, не дай бог, без ошибок. И я пишу вот этого ужа, которого я вам читала.
Бывают в жизни чудеса.
Ужа ужалила Оса.
Помножьте на время!
Ужалила ужа в живот.
Смотрю на него – нравится, не нравится?
Ужу ужасно больно.
Смотрю на него…
Вот.
А он берет листок и удаляется в сторону ставки верховного главнокомандующего. Приходит минут через двадцать, а у меня…
В.Б.: Зашифровали там, послали, да, все!
Р.М.: Пепел этого самого ужа стучит в мое сердце, я же хочу обсуждать! Он говорит – еще есть? Я говорю – есть! Еще четыре было. Он говорит: "Пишите!", и я жалким голосом – самой противно сейчас – говорю: "А почитать нельзя?" Он говорит – что читать, пишите! Хорошо. Я пишу:
По длинной тропинке
Немытая свинка
Бежит совершенно одна.
Бежит и бежит она,
И вдруг неожиданно
У нее зачесалась спина.
Немытая свинка
Свернула с тропинки
И к нам постучалась во двор,
И хрюкнула жалостно:
– Позвольте, пожалуйста,
О ваш почесаться забор.
В.Б.: А он смотрит!
Р.М.: Он вот так стоит, дышит мне в шею, смотрит, да! Я не знаю, чего он смотрит. А я уж думаю: "Сейчас спросит, скажет – ух какая – "бежит и бежит она" – "неожиданно" – рифма какая – тогда это была, я считала, новаторская, я ж не знаю. Начинающий поэт!" Он берет вот так, да…
В.Б.: Как бомбу, берет, как ежа.
Р.М.: Да, да, да, именно так. Уходит, а я сижу, думаю…
В.Б.: Уже понес, в анналы понес, все уже там!
Р.М.: Да, да, все уже там! А мне же хочется…Я смотрю – давешний человек, вот тот, который сидел на скамейке возле старушек…
В.Б.: Серенький этот.
Р.М.: Да, серенький, серенький, с розовыми прыщами. Он сидит и что-то конспектирует. Я говорю: "Вот это у меня второе стихотворение…" – я его вызываю на литературный диспут. А он мимо меня смотрит, вроде меня и нет. И не пошел на разговор, ни об уже, ни о свинке. И возвращается через двадцать минут Критерий Александрович из ставки, и говорит…
В.Б.: Критерий такой был, да?
Р.М.: Да! Говорит: "Еще?" – но, в общем, немножко уже усталым голосом. Я говорю: "Ну, есть еще." – "Пишите!" И я пишу:
Спокойной походкой
Идет по перрону
Еще я его спросила: "Ой, два "р" или одно?" Он: "Что?!" Наверно думал, что вопрос… Не помню даже, что сказал…
С большим чемоданом
Большая Ворона.
А рядом с вороной,
Чуть дальше
А мне дышат сюда –
И сбоку,
Ее провожая,
Шагает Сорока.
И все это было б
Совсем хорошо,
Если б их поезд
Давно не ушел.
В.Б.: Опа!
Р.М.: Ага, правильно! О, слушайте! Вам и методички не надо, Володя!
В.Б.: Я давно служил, да!
Р.М.: Я узнаю почерк! Все!
И он мне бдительно говорит: "Какой поезд?"
В.Б.: Ага!
Р.М.: Ага! А я… ну, не струсив, не было у меня тогда… я ему говорю: "Есть вариант: если б их поезд куда-нибудь шел. Но я не знаю, что лучше,"– говорю ему.
В.Б.: Посоветоваться решили, да?
Р.М.: Посоветоваться, да. Он говорит: "Поезд какой?" А я говорю: "Да я не знаю!" И он уносит. И когда он вернулся еще раз, изнемогая – это ж вы посчитайте, сколько времени …
В.Б.: Ох, тяжелая работа у него!
Р.М.: Не ест, не пьет! Я, правда, тоже не ем, не пью, но я же жду, пока мы будем обсуждать стихи!
В.Б.: Ну, у вас премьера, ну да!
Р.М.: Да, премьера, правильно! Вот, вот! Вы меня понимаете, спасибо. Вот это вы нашли – у меня премьера! И мне даже стыдно, как я его ждала, как он мне нравился, как он мне был близок, честное слово! Я же все-таки не маленькая девочка была уже, не и больно-то и старая, но все-таки… Да. И он возвращается и говорит: "Еще есть?" И я ему говорю: "Есть, но неоконченное". И он говорит… я уже тяну руку за бумагой, а он говорит: "Ладно, почитайте."
В.Б.: Опа!
Р.М.: Опа!
В.Б.: Звездный час!
Р.М.: Звездный час! Я выхожу на авансцену, на мне прожектора – мысленно, конечно. Рукоплещут ложи, чего там еще, в лице этого серенького. И я ему говорю – ну, так от души говорю:
Друзья, открывается новая книжка!
Жила была кошка по имени Мышка.
И в той же квартире, в норе у порожка,
Жила была мышка по имени Кошка.
Однжды приносят посылку. На крышке
Написано: "Кошке по имени Мышка".
А Слон-почтальон перепутал немножко
И отдал все мышке по имени Кошка.
И закончила.
И Критерий Александрович, через паузу, говорит: "А дальше что было?"
В.Б.: Ха-ха-ха! Попала!
Р.М.: А? И вы знаете, когда я начала заниматься этим, ну, рассказами, storytelling – то, что называется, когда я начала читать книги, так там было написано: "Счастье, главное счастье рассказчика – если заинтересованный слушатель после рассказа, или в середине, задаст ему вопрос: а дальше что было?"
В.Б.: Рената, еще один выход на рекламу, но мы продолжим. Оставайтесь с нами.
.......................
В.Б.: Мы продолжаем беседу с Ренатой Мухой.
Рената, наверно, за время нашей беседы никто не догадался, но я раскрою этот секрет…
Р.М.: Ой!
В.Б.: У вас есть еще одна профессия, вы – рассказчица. Никто не мог этого понять до сих пор…
Р.М.: Обижаете, ну ладно…
В.Б.: Ну, сюрприз есть сюрприз, надо выносить. Что это за профессия такая, скажите мне, потому что уверен, что в реестре нет.
Р.М.: В реестре – во всяком случае, в реестре в Советском Союзе, – нет. У нас не было этого – ну, профессии, или занятия не было, не случайно, я думаю. Но когда я приехала в Америку по приглашению фонда Сороса – там все это было. И я читала лекции про свою методику обучения языкам, и там рассказывала, как вести беседу на иностранном языке, и в связи с этим рассказала какую-то историю…
В.Б.: Рената, я вас перебью на минуточку. Вы упомянули вскользь про методику…
Р.М.: А, да.
В.Б.: А мне это важно – потому что с самого начала, когда мы рассказывали о том, что вы неслабый преподаватель английского языка…
Р.М.: Какой есть!
В.Б.: … и автор методики, и эта методика, насколько мне известно, называется "сказочный английский".
Р.М.: Сказочный английский!
В.Б.: Вот, давайте чуть-чуть в сторону этого уйдем!
Р.М.: Значит, когда я поступила на этот самый иньяз, выдержав бешеный конкурс, у меня возникла уже тяжелая травма примерно к середине года. Учебники были и писались в то время, конечно же, русскими, во всех учебниках главным персонажем был какой-нибудь стахановец или ударник коммунистического труда. Так как я была на иньязе, то, кроме ударника коммунистического труда мистера Стогова – или что-то в этом духе – у нас еще был персонаж – ангийский безработный. В текстах – ну, канцелярит, даже не канцелярит… не знаю, как сказать, надо специальное слово придумать… неизменно, в каком бы это вузе не было – шла речь о том, что ударник, или там другой заслуженный человек, жил… вот, если б вы присутствовали! Я обьехала весь Советский Союз с этой методикой, я начинала говорить "мистер… товарищ там… Иванов-Петров – жил…" – и учителя хором кричали по-английски: "… в трехкомнатной квартире со всеми современными удобствами, электричеством, газом и водой!" Вот. А мистер – в расширенном варианте, для университетов, для иньяза – мистер Браун, конечно – безработный, нигде не жил, а ночевал на скамейках в Гайд-парке,и я очен вас прошу запомнить этот момент, и всех, это важно.
Значит, эти тексты надо было учить, читать, переводить, а у меня началось завихрение. Не могу. Не переношу. С детства язык любила. У меня язык–то был не только звучанием – он и игрушкой моей был. Вот – не переношу я этих текстов! Я думаю – ну все, не могу ни вопросов задавать, ни отвечать. Не могу запомнить, сколько же там было комнат в трехкомнатной квартире, сколько современных удобств. Не могу запомнить. Ну, молодая там, память хорошая. Я думаю: уйду! И вот в этот момент, в этот вообще-то счастливый момент , я открываю адаптированную книжечку – она только появилась тогда – и попадаю… ну это было по-английски, но я вкратце прочту – начинает литься английская речь, которая означает:
"Слушайте, слышьте и понимайте, потому что это было, и случилось, и произошло, когда все домашние животные были дикими, лошадь была дикая, и корова была дикая, и коза была дикая, дикая-предикая, но самая дикая из диких животных была кошка, которая гуляла по диким лесам, размахивая своим диким хвостом, гуляла сама по себе." Киплинг.
В.Б.: Киплинг…
Р.М.: "Просто сказки", простите, что я не дала вам сказать. И вы знаете, ну, поэт сказал: "Бывают в жизни чудеса", наверное, это было первое. Потому что мой иссохший на попытке запомнить количество комнат и качество удобств в квартире Стогова – я ничего не могла запомнить, а там – страница, потому что если бы вы меня не остановили, я бы еще и читала-то долго – она у меня – раз, и осталась в мозгу, и осталось – чего я не знала тогда – непреодолимое желание поделиться, рассказать кому-то, что есть признак, знак, день рождения рассказчика.
Я выскочила в коридор – я была на первом курсе – по коридору шел… на втором!… он тут известный очень математик, "заживо великий" – мы его называли, – Мацаев, он учился на математическом отделении. Я ему говорю: "Хочешь сказку английскую?" Он мне говорит: "Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, я с ангийского сбежал – я буду сказку слушать!" И он побежал, я его догнала и сказала: "Слушайте, слышьте и понимайте…" И вы знаете, он большой, крупный, мягко говоря, он перестал биться у меня в руках, и он выслушал эту сказку, и понял! Да он там два десятка слов, может, знал. И он удивился, и я удивилась, и люди удивились, и ко мне начали ходить люди, и я начала рассказывать вот эти сказки.
В.Б.: И так появилась методика.
Р.М.: Ну, методика появилась позже. Я только хочу вам сказать, что все стали хорошо относиться к английскому языку, один из них даже стал хорошо относиться ко мне, и он на мне женился – вот там в коридоре сейчас сидит. Но скажу вам по секрету: тот, который женился, тот английский прекрасно знал до этого. И если вы меня спросите, зачем же он тогда женился, как все спрашивают, я вам скажу: это тоже интересная история, но другая.
В.Б.: Нет, давайте уже, вот вы пошли как рассказчик, это у нас было отвлечение.
Р.М.: Да. Понятно, да. Но я вот начала потом собирать истории по одному признаку – которые мне хотелось рассказать. И когда их собралось много, и когда я увидела, как они действуют на студентов, как ломается брешь, барьер этот самый, как исчезают все проблемы… Про меня даже "Правда" написала статью!
В.Б.: Вот эта газета? Центральный орган?
Р.М.: Да!
В.Б.: Ух ты!
Р.М.: Да! И там было такое: "На уроках доцента Р.Г. Ткаченко," – потому что Муха – не псевдоним, но я все-таки Ткаченко, "–создается ощущение коммуникативной безопасности". А?
В.Б.: Опа!
Р.М.: Да. Так вот оно почему создается – потому что…
В.Б.: О, вот где там Критерий Александрович!
Р.М.: Во,во,во!
В.Б.: Коммуникативная безопасность, да!
Р.М.: Понятно? А так – любой язык распустит!
В.Б.: И вот, с этим, после этой методики, с этими вашими рассказами по-английски вы получили новую профессию в результате?
Р.М.: Вы знаете, я совершенно не предполагала, что я получу новую профессию. Но я с этой методикой получила приглашение в Америку. В Америке я читала… меня пригласил университет Цинциннатти сначала… я читала лекцию о том, как вот, рассказывая истории, учить иностранному языку. И случилось так, что на этой лекции присутствовала… ну, университет там… дама, которая слушала меня очень внимательно. Это была дама – вообще-то миллионерша, и даже, кажется, миллиардерша – но она еще была рассказчицей, и меня эта дама пригласила принять участие в фестивале рассказчиков.
В.Б.: А есть у вас стихи, которые вот еще не опубликованы?
Р.М.: Да!
В.Б.: И вот вы можете их сейчас выдать, вот просто… Бонус такой?
Р.М.: Вот и могу! Я даже почему-то думала, что, наверно, это будет. Во-первых, у меня, значит, они не очень эпические, я вам говорила. Самое последнее:
По дороге шла коза
И пускала пыль в глаза.
Произведение такое. Потом:
Преувеличивать все глупо!–
Сказала Микроскопу Лупа.
Потом:
В руках осталось два весла,
А лодку речка унесла.
И вот грустное:
Мне очень обидно,– сказала слеза,
–И я говорю это прямо в глаза.
И вот произведение:
Как жаль ,что в дубраве замолк Соловей,
И трели его не звучат средь ветвей.
–Ну это как раз небольшая потеря! –
Заметила с ветки Глухая Тетеря.
И вот. Муж меня убьет, если я его не прочту, он его любит. Вот оно правда, наверно, детское:
Не знаю, откуда,
Не знаю, куда
Плывет-уплывает по речке вода.
Вот если кораблик по речке пущу,
И если его я потом отыщу,
Так, может быть, он мне расскажет тогда,
Куда уплывает по речке вода.
В.Б.: Рената, большое спасибо!
Р.М.: Вам огромное спасибо!
В.Б.: Радуйте, радуйте!
Через неделю в программе "Персона" я жду вас с новым гостем.
