Главная
Об этом сайте
Немного о себе
Стихи
Книги
Одна пьеса
Сказочный английский
Выступления
Интервью
Для газет1990 A story about storytelling
1991 Over here
1991 How to tell tall stories
1991 Empty shelves and English
1992 Storytelling in practice
1996 "- Закройте за мной рот!"
1997 "- Вы обозвали меня поэтессой?"
1998 "-Я всех люблю, и мне всех очень жалко"
1999 О Ренате, Мухармсе и платке хоботовом
2004 Рената Муха: начало следует..
2005 Птичьи права: прыгнуть с парашютом вверх...
На телевидении
На радио
Что было в газетах
Глазами друзей
Зоя КАПУСТИНА О РЕНАТЕ, МУХАРМСЕ И ПЛАТКЕ ХОБОТОВОМ
Зоя Капустина и Рената
Газетa Время , 31.3.1999
Десять лет назад мы с подругой Ренатой Мухой, Реночкой, сидели у меня дома, где я пытала ее вопросами в связи с выходом первой в Израиле книги «Гиппопоэма».
На экземпляре, подаренном мне, Реночка тогда написала:
«Мой друг, уже кончается эпоха,
И часто говорим мы языком,
Который – хорошо это, иль плохо,
Мне кажется, лишь нам двоим знаком»
Согласитесь, брать интервью у подруги – дело непростое. Помню, как мы отчаянно спорили по поводу каких-то фраз; хохотали, варьируя строчки ее стихов, и только к глубокой ночи, наконец, пришли к консенсусу. Отсылая в «Иерусалимский журнал» эту статью-интервью, я решила оставить прежний заголовок, дабы не придавать нашей тогдашней беседе мемориальный оттенок: я не хочу, и не могу писать о Ренате в прошедшем времени. И надеюсь, что иллюзию ее живого присутствия мне удалось хоть немного сохранить.
В последний раз мы разговаривали по телефону четырнадцатого августа. За десять дней до… У нее был хороший голос, который и остался в памяти
Поясню заголовок. Рената Муха – автор только что вышедшей книги «Гиппопоэма». Мухармс – это придуманный мной псевдоним-кентавр, который я бы осмелилась предложить Ренате и Даниилу, окажись Хармс сегодня среди нас. А платок хоботовый – предмет личной гигиены слонов, которым в книге Ренаты отведено довольно большое место. Но о Хармсе речь впереди.
Позволю себе личную ноту: я принадлежу к числу друзей Ренаты с ощутимым стажем общей жизни в нашем с ней городе Харькове. И, конечно, мне очень трудно сохранять отстраненность в отношении автора, наделенного умением сочинять стихи, веселым нравом, буйной фантазией и талантом создавать поэзию отношений при суровой правде обстоятельств.
Итак, мой друг Рената Муха выпустила первую в Израиле книгу с предпосланным пояснением: »Стихи для бывших детей и будущих взрослых». И оно хранит некий секрет. Возможно, он в балансировании над пропастью «дети – взрослые». В самом деле, для кого вот эти стихи:
Стояла плохая погода,
На улице было сыро.
Шел человек по городу
И ел бутерброд без сыра.
Стояла плохая погода
На небе луна погасла.
Шел человек по городу
И ел бутерброд без масла.
Стояла плохая погода
Сердито хмурилось небо.
Шел человек по городу
И ел бутерброд без хлеба.
Или вот эти:
Жил человек на острове в печальном
одиночестве,
Детей не знал по имени, но вспоминал
по отчеству.
+ + +
Жил человек полнеющий,
А так вообще вполне еще.
+ + +
Жил человек с бородой и усами,
А остальное придумайте сами.
А может секрет в ежесекундной изменчивости, в текучей образности, в том, что стихи написаны, то без конца, то без начала и предлагают читателю – большому и маленькому – что-то додумать, досочинять самому. Во всем этом присутствует игра, своеобразная прелесть, объяснить которую невозможно.
Стихи Ренаты Мухи легко становятся песнями, как та же «Песня о бутерброде», которую положил на музыку и которую они с Татьяной вот уже десяток лет распевают в концертных залах Нью-Йорка, Бостона, Парижа, Тель-Авива и Москвы.
И еще одна особенность ее стихов: написаны они то от имени автора, то – ребенка, то животного, а то и – явления природы:
Дождик тянется за тучкой.
Шепчет тучка на ходу:
Мама, скучно,
Мама, скучно! –
Мама!
Можно, я пойду?
Или:
- По-моему уже не та я, -
Сосулька прошептала тая.
Реальные персонажи и стилевая аллюзия у Ренаты – трамплин для удивительных вариаций. Она обращается с неживым как с живым. И это «неживое» у нее, помеченное лишь точечным штришком, вдруг предстает вполне психологическим портретом:
Жила на свете Колбаса вареная,
сама собой неудовлетворенная.
Кто-то из израильских критиков весьма остроумно заметил, что изложенная в двух строках история колбасы заставляет нас сопереживать ей, как Анне Карениной. И как тут не помянуть Даниила Хармса с его эксцентрикой, протестом против всего утвердившегося, всеобщего? Неиссякаемый гейзер выдумок гонит хмурь, унылую серьезность и пробуждает воображение.
Наверняка и бывшие дети и будущие взрослые не оторвутся от таких замечательных стихов:
По длинной тропинке немытая Свинка
Бежит совершенно одна.
Бежит и бежит она, и вдруг неожиданно
У нее зачесалась спина.
Немытая свинка свернула с тропинки
И к нам постучалась во двор.
И хрюкнула жалостно:
«Позвольте, пожалуйста,
Об ваш почесаться забор».
Или таких:
Семейство слонов перепугано насмерть –
Слоненок простужен: и кашель, и насморк.
Лекарства достали, компрессы готовы,
Но где продается платок хоботовый?
И в самом деле, где? Заметьте еще, какие воспитанные, вежливые, учтивые персонажи обитают в этой книге:
Один Осьминог подошел к Осьминогу
И в знак уважения пожал ему ногу.
В стихах Ренаты Мухи вы не найдете ни авторского пояснения, ни ремарки о перемене декорации. Лишь однажды автор позволяет себе некую осуждающую нотку. Но как изящно:
Вчера Крокодил улыбнулся так злобно,
Что мне до сих пор за него неудобно.
Без сюсюканья, без фамильярности и снисходительности Рената Муха вводит нас в мир, где нет зависти, болезней и морщин, слез и пожирающих душу забот, в мир, населенный добрыми и очень доверчивыми созданиями. И как не хочется из него возвращаться!
У Ренатиной книги (я еще не сказала, как нарядно и весело она выглядит) есть соавтор – Арсен Даниэль. Поколения, выросшие на Чуковском, наверное, помнят рисунки Конашевича к сказкам Корнея Чуковского. У меня самой до сих пор перед глазами его Крокодил с украденным солнцем в зубах. Чуковский непредставим без Конашевича, как теперь Рената Муха без Арсена Даниэля.
Особенности жанра требуют вывода на сцену автора книги, профессора английской филологии Беэр-шевского университета имени Бен-Гуриона Ренаты Мухи.
В Харькове она преподавала английский язык в университете имени Каразина, и делала это столь превосходно, что одно время ей доверяли вести передачи по обучению английскому на местном телевидении. Человек одаренный и неугомонный, однажды она придумала методику иностранного языка с помощью… сказки, «сказочного английского». А вскоре и еще одну – с использованием устного рассказа в процессе обучения. Были уже времена гласности, и нововведение Ренаты Мухи дошли до носителей языка. Позже, в Лондоне, в беседе с Ренатой, член Британского совета мистер Брумелл воскликнет: «Боже мой! Идея давно витала в воздухе, но чтобы до этого додумались русские…»
Получив гранты от Британского совета и от Фонда Сороса изложить суть своей методики, Рената впервые выехала за рубеж.
А дальше...
Настало время познакомить читателя с еще одной ипостасью моей героини. Тем более, что это имеет прямое отношение и к новой методике, и к сочинительству. Рената еще и профессиональный рассказчик. В стране, откуда мы родом, водилось много рассказчиков, в любой компании. Действо обычно происходило за накрытыми столами, чаще – на интеллигентских кухнях. Жванецкий, кстати, оттуда. Рассказчики «травили баланду», общество покатывалось со смеху.
Ренате это совсем не подходит. Она возникает фейерверком, репризой, сразу устанавливает вокруг себя атмосферу веселых, порой несообразных неожиданностей и втягивает в нее присутствующих.
И не удивительно, что она плавно вписалась в фестивальную жизнь мастеров разговорного жанра в Америке, когда ее пригласили участвовать в международном конкурсе рассказчиков США осенью 1994 года. Справедливости ради, добавлю, что она стала и первой «русской» за всю историю проведения таких фестивалей. А в русском языке с легкой руки Ренаты появилось новое слово, не совсем русское, правда, но определяющее жанр: «сторителлинг» - рассказывание (сам процесс, а не устный рассказ).
В роли рассказчика Рената часто выступает (на русском языке и на английском) перед не просто доброжелательной, но мгновенно в нее влюбляющейся публикой, будь то в Израиле, Германии или Америке, дети и взрослые. Она рассказывает истории о себе и других. В которых она сама участвовала (или могла участвовать), могла услышать, придумать и преобразить иногда на грани реальности и абсурда. Вот чего нет в ее выступлениях - так это помпезной банальности, нет фальши на языковом уровне. Ее рассказы насыщены бытовым реализмом, но сколько в них шарма.
Да, окружающий нас мир знаком и противен, а жизнь грустна, но не будем делать ее вовсе безнадежной. Об этом повествует рассказчик и поэт Рената Муха, актриса Театра одного рассказчика.
«Она не просто талант, и не просто умница, - написала о Ренате в газете «Бостонский курьер» ее редактор Ирина Муравьева, - она еще и очень добрая. Добрый слышит, что собака не лает, а разговаривает; что у слоненка есть беспокоящаяся о нем семья; добрый чувствует, что в мире все спаяно: люди и звери, дети и взрослые».
И, конечно, только очень добрый человек мог написать такие строчки о таракане:
Жил в квартире Таракан, в щели у порога.
Никого он не кусал, никого не трогал,
Не царапал никого, никого не жалил,
И домашние его очень уважали
Так бы прожил Таракан жизнь со всеми в мире
… Только люди завелись у него в квартире.
Рената не избежала странного тяготения некоторых российских литераторов к образу Таракана. О нем писали Достоевский, Хармс, Чуковский, Довлатов. «Тараканьи смеются усища», - мазнул вождя-изувера Осип Мандельштам.
Рената Муха и Сергей Довлатов поглядели на Таракана с иной позиции. «Таракан безобиден и по-своему элегантен, - отмечает Довлатов, - в нем есть стремительная пластика маленького гоночного автомобиля. Не в пример комару молчалив: кто-нибудь слышал, чтобы таракан повысил голос? «Наши» в Америке объявили войну тараканам: будто страшнее зверя нет. А между тем, кто видел здесь червивое яблоко, гнилую картофелину или старого большевика?»
Ренатиного Таракана мне жалко.
Как вы уже поняли, я люблю Ренату. Не скрою, мне радостно писать о ней, как и автору очень хорошей статьи «Праздник Ренаты» в бостонской газете: «Когда я общаюсь с Ренатой Мухой, читаю ее стихи или слушаю ее рассказы, что-то счастливое, сияющее и безусловное словно бы маячит передо мной».
- Рената, я очень давно хотела тебя спросить, как ты себя чувствуешь среди своих персонажей, и есть ли в ком-нибудь что-то твое, утаенное от читателей?
- То есть, ты спрашиваешь, как я чувствую себя среди «самой себя? Сказал же Флобер: «Эмма – это я». Мне, правда, сложнее. Приходится быть и Крокодилом, и Совой, и Ужом, и Дырявыми Калошами, и Вареной Колбасой. Но когда я, вернее, мы, вместе, мне – нам – хорошо.
- Скажи, ты детский поэт?
- Я вообще еще не решила, считать ли себя поэтом. Слишком поздно начала писать, слишком мало написала. Вот недавно поделила все написанные строчки на прожитые годы – оказалось, и полстроки в месяц не выходит. Да и, признаться, мне не по себе, когда живого человека называют поэтом, тем более поэтессой.
- Хорошо, не поэтессой, но детским поэтом ты себя все-таки считаешь? А кому тогда адресованы стихи?
- Кому адресованы? Пишу до востребования. Да и вообще ответ на обложке: стихи для бывших детей и будущих взрослых.
- А как считают бывшие дети и будущие взрослые?
- Самым убедительным мне представляется мнение моего друга Марка Азбеля: «Твои стихи гораздо умнее тебя». Не согласиться с Марком я не могу – он ученый с мировым именем, да и знает меня с юных лет. Взрослые мои стихи принимают, но часто сомневаются, поймут ли их дети. И для таких сомневающихся я привожу слова десятилетнего Бори Молчанова, моего ученика: « Вы, взрослые, конечно, думаете, что мы не понимаем, над чем в этой книге вы смеетесь – только вы, взрослые, тоже не знаете, над чем тут смеемся мы».
- Прости, но я тоже слышала от некоторых взрослых читателей, что, дескать, язык твоего стиха не всегда доступен детям.
- Что значит «непонятен язык стиха»? Дети знают язык ритма, а это основной язык поэзии. Элиот замечательно написал, что поэзия может сообщить тебе многое до того, как будет понятен ее смысл. Ритм и музыка стиха – вот, что главное.
- И ритм, и музыка у тебя присутствуют, этого не отнимешь. А теперь скажи, как ты выбираешь свои темы?
- Они меня выбирают, а не я их. Нет, не улыбайся, я серьезно. Является вдруг какой-нибудь Слон, или Оса, или Сосулька, теребят меня, требуют, чтобы я о них написала. И мне, поверь, по-настоящему перед ними неудобно, если не получается.
- Тебе не кажется, Рената, что между тобой и отдельными персонажами, сюжетами русской словесности существует некая мистическая связь? Не говорю уже о том, что с Мухой связан самый знаменитый детский триллер ХХ века «Муха-Цокотуха». А Хармс… У него в стихе «Падение вод» действуют сразу две мухи: Самоварная - приземленная плебейка и Парящая в небесах – Муха творческая. А как ты относишься к Хармсу? Испытала ли его влияние?
- Я отношусь к Хармсу с восхищением. Его стихи забавно несуразные, напористые, жизнерадостные, несмотря на ужас и абсурд, окружавшей его жизни. И так страшно оборвавшейся его собственной. В стихах Хармса есть и тайна. Если же говорить о влиянии… Для меня, наверное, это чувство счастливой невесомости, в которое я погружаюсь, когда читаю хармсовское «Из дома вышел человек», хотя и очень грустное. А уже из этого чувства счастливой невесомости рождаются, наверное, и мои стихи.
Что же до мистической связи между моим именем и Мухами Хармса, то на этот вопрос ты сама и ответила, придумав коллективный псевдоним «Мухармс».
- Пожалуй, ты скромничаешь. Твой вкус к эксцентрике, помню, проявился в сочиненном на моих глазах четверостишии:
Однажды певица София Ротару,
Идя на концерт, проглотила гитару.
С тех пор воспевают друг друга на пару –
Ротару – гитару, гитара – Ротару.
- Вот теперь появилась надежда, что Ротару споет эти стихи.
- Насколько я знаю, эта книга первая, изданная в Израиле на русском языке для детей. Это вселяет сдержанный оптимизм. Как ты полагаешь, есть ли перспектива развития русскоязычной детской литературы? Нужна ли она?
- Ты знаешь, я всю жизнь обучаю языку. И для меня нет большей радости наблюдать, как у человека появляется новый язык, как он владеет им. Я радуюсь за наших детей, которые сделали иврит своим языком. Но мне до сих пор не приходилось наблюдать, как язык уходит. Для меня как преподавателя и человека пишущего, да и просто русскоязычного, это тяжко. Как можно терять язык, который есть? Это трагедия. И если моя книга поможет сохранить русский язык – а дети говорят, им читают, - я буду счастлива.
- Видишь ли ты свои стихи переведенными на иврит?
- Если судить по тому, как мои стихи переводили в Англии и Германии, то это возможно, но трудно. Например, сохранить каламбуры, а они почти в каждом стихе. Есть у меня стихотворение о Сове:
Всю ночь с темноты до рассвета
На ветке сидела Сова
И песню сложила про это,
А утром забыла слова.
Мне прислали перевод, все было сохранено, кроме одной строчки: «А утром песенка улетела». Знаешь, получилось очень красивое стихотворение, только не мое.
- Объясни, пожалуйста, почему у твоих рецензентов такие «насекомые» фамилии – Комаров, Муравьева? Ты что, специально их подбираешь по энтомологическому признаку? Чтобы именно эти люди писали о Мухе?
- Почему же! У меня есть рецензенты и соавторы из мира животных и птиц. Мой первый соавтор – Нина Воронель. Нашу с ней книжку иллюстрировал Чижиков, а главный спутник моей литературной жизни – Левин. Кстати, я только сейчас сообразила, что интервью у меня берет журналист с овощной фамилией, мы уже переходим от фауны к флоре.
- Рената, если помнишь, у Довлатова есть такая запись в «Соло на IBM»: «Бог дал мне именно то, о чем я всю жизнь его просил. Он сделал меня рядовым литератором. Став им, я понял, что претендую на большее. Но было уже поздно. У Бога добавки не просят». Как бы ты прокомментировала эту мысль в отношении себя?
- Я ничего не просила у Бога, а получила - стихи. Так что мне просить добавки совсем уж неудобно. Но, может, с одной, и очень большой просьбой решилась бы обратиться: раз дал такой дар, пусть подольше его не забирает. И если бы эта моя просьба была бы услышана, то, опять-таки, сославшись на Довлатова, повторю за ним: я буду продолжать мучиться от своей неуверенности, ненавидеть свою готовность расстраиваться из-за пустяков, изнемогать от страха перед жизнью. А ведь это единственное, что дает надежду. Единственное, за что нужно благодарить судьбу. Потому что результат всего этого – литература.
*
* *
Вернувшись не так давно из-за границы, я впервые была на ее могиле (с трудом вывожу это слово). У евреев принято приносить к памятникам камешки. Цветы недолговечны и изначально мертвы. Черные буквы имени «Рената Муха» на белом мраморе не убедили в ее отсутствии на земле.
Это просто белая обложка книги с именем автора. А камешки, бережно уложенные вокруг надгробья, напоминание о ее Пингвине, Тучке, Сосульке, Калошах, Собаке, Свинке…
Значит, ее ухода нет. И нет ее в прошедшем времени.
Правда, Реночка?...
