Главная
Об этом сайте
Немного о себе
Стихи
Книги
Одна пьеса
Сказочный английский
Выступления
Интервью
Для газет1990 A story about storytelling
1991 Over here
1991 How to tell tall stories
1991 Empty shelves and English
1992 Storytelling in practice
1996 "- Закройте за мной рот!"
1997 "- Вы обозвали меня поэтессой?"
1998 "-Я всех люблю, и мне всех очень жалко"
1999 О Ренате, Мухармсе и платке хоботовом
2004 Рената Муха: начало следует..
2005 Птичьи права: прыгнуть с парашютом вверх...
На телевидении
На радио
Что было в газетах
Глазами друзей
Полина Капшева «Закройте за мной рот!»
Фото: Полины Капшеевой
"Калейдоскоп", номер 9, Еженедельник газеты Время, в.255, 8 февраля 1996
Началось с телефонного разговора. Так получилось, что несколько бывших харьковчан, не сговариваясь, очень советовали мне побеседовать с их землячкой Ренатой Мухой. Я поняла, что имя это мне знакомо: ассоциируется с песнями Никитина. Впрочем, об этом потом. А пока я звоню Ренате и буквально после первых фраз восклицаю: «Я вас уже люблю!». Реакция моментальная: «Любите – женитесь». Во всяком случае, давай на «ты». Мы сговариваемся, что Рената приедет из Беэр-Шевы ко мне в Раанану, прямо с автобусной остановки позвонит – и я выйду навстречу. Жду звонка примерно к десяти утра, но раздается он только в половине двенадцатого… «Рената, где ты? Я ужасно волнуюсь…» - «Совершенно напрасно. Я полтора часа гуляю по Раанане. Дело в том, что утром меня неудачно подстригли, и я ждала, пока волосы отрастут. Знаешь, отросли».- «Я выбегаю. Умоляю: стой на месте, никуда не девайся!» - «Как получится…»
- Рената, ну ты даешь. Видно, зря наши общие знакомые рекомендовали тебя как приличного человека. А еще с уважением называли тебя «профессиональным травилой».
- Очень обидные и очень неправильные слова. Дело в том, что рассказчик – это не профессия, а призвание, которого почему-то в СНГ нет.
- А Ираклий Андроников?
- Он – чудо, но для того явления, о котором говорю я, его рассказы слишком гладки, отполированы, отшлифованы. Не хватает спонтанности или, по крайней мере, впечатления спонтанности.
- Что же это за такое редкое явление?
- Просто собираются люди, которым хочется что-то рассказать. Вот они и рассказывают.
- Ну, такое часто можно наблюдать во время застолий. И поучаствовать можно.
- Правильно, в нашей бывшей стране это начиналось с застолий. И там же заканчивалось. В других же странах проходят фестивали рассказчиков, работают кружки, выпускаются специальные журналы. Впервые собираясь в Америку, думала, что там устным рассказом занимается, наверное, целая тысяча человек. Но оказалось, что разве только тысяча американцев этим не занимается – все остальные рассказывают байки.
- И это так и называется «устный рассказ»?
- Когда я впервые в России писала в «Учительской газете» статью на эту тему, мне пришлось обогатить русский язык новым словом. Пожалуйста, продаю для будущих биографов: «сторителлинг». А что такое, чего хихикаешь? «Бодибилдинг» есть, а это чем хуже?
- Но чем тебя не устраивает словосочетание «устный рассказ»?
- Да не рассказ это, а рассказывание, в котором главное – не результат, а процесс.
- А чем тебя не устраивает другое словосочетание – «профессиональный травила»?
- Несочетаемостью. Получается (прошу тебя помнить, что я все-таки доцент лингвистических наук) оксиморон.
- Ой!
- Ага! В словарь полезешь или рассказать?
- Полезу в словарь, а ты расскажи.
- Это когда определяемое слово с определяющим находятся в полном противоречии. Например, «живой труп». Так вот, «профессиональный травила» - и есть этот самый… повтори, пожалуйста!
- Оксиморон.
- Молодец, хорошо. Давай зачетку.
- Я, между прочим, филфак закончила!
- А что, у вас в Запорожье оксиморон не проходили?
- Эка невидаль: стилистическая фигура, сочетание противоположных по значению слов (мое, кстати, определение поточнее твоего будет). Хотя в то время, когда мы его проходили, я занималась «сторителлингом» в курилке под лестницей.
- Тогда тем более тебя не нужно убеждать, что травила, который от души рассказывает, получая от этого удовольствие, профессионалом быть не может.
- Убедила. Но скажи, как ты, доцент, стала заниматься подобными глупостями на полном серьезе?
- Есть терпение, да? Тогда начнем сначала. Я сейчас вспомнила, как когда-то с моим постоянным соавтором детских стихов Вадимом Левиным мы решили перевести на русский сказку Киплинга «Краб, который играл с морем». Улучшив и отшлифовав Киплинга, мы придумали такую фразу: «Это было давным-давно, и даже немного раньше, в день, когда все начиналось с самого начала, и даже само начало начиналось с самого начала». Мой «сторителлинг» тоже начался с самого начала. Или даже немного раньше. Я родилась в семье, где были мама, папа, четыре бабушки и ни одного дедушки. Ну, куда деваются дедушки в советской стране с революциями, войнами, «посадками» - понятно. А бабушки, родные и двоюродные, а также тети, говорили на разных языках. Так как это происходило в Одессе, общий язык был именно одесским. Лучше всего им владела моя тетя Ида, которая прославилась своей фразой: «Их бин кайн националист (я не националист), но фор мане нацие ( но за свою нацию) кэн их геен (я могу идти) фор (до) лецте троп фун блют (до последней капли крови)». Между прочим, в те годы подобное утверждение было довольно смелым. Так вот, все бабушки говорили на этом одесском языке. Папа говорил и пел мне, когда я болела, на русском и украинском, а мама делала все то же самое по-русски и по-немецки, в школе учила французский. А потом поступила на английское отделение факультета иностранных языков Харьковского университета. Я приготовилась к тому, что все будет интересно: новые слова, новые книги, новые герои… Но меня ждала встреча всего с двумя героями. Если ты изучала английский язык, то тоже, наверняка, должна их знать: комрад Смирнов и…
- …мистер Браун!
- Точно. Эти двое кочевали из учебника в учебник. Комрад Смирнов, был, в зависимости от профиля вуза, то шофером, то строителем, то инженером, но всегда женатым на враче-члене партии. У них всегда было двое детей: девочка-отличница, мальчик-отличник. А мистер Браун, в отличие от комрада Смирнова работал… Кем мог работать мистер Браун в учебнике английского языка?
- Ой, не помню.
- Стыдно! Мистер Браун во всех учебниках неизменно работал безработным. И если комрад Смирнов всегда жил в комфортабельной квартире со всеми удобствами, то мистер Браун квартиры не имел, посему и ночевал на скамейках в Гайд-парке – это уж обязательно. Надо тебе сказать, что когда много-много лет спустя я впервые в жизни попала за границу, и именно в Лондон…
- Хочешь сказать, что встретилась с мистером Брауном?
- Почти. Я приехала туда по приглашению, и приглашающая меня дама сказала на присущем ей английском языке: «Ты можешь делать что угодно, жить здесь сколько хочешь, ездить, куда глаза глядят. Прошу об одном: не смейся так громко, как ты это делаешь обычно». Я пообещала, но слова своего не сдержала, что бывает со мной редко. В какой-то из дней я поехала вместе с респектабельными англичанами в двухэтажном автобусе на прогулку по Лондону. Все было нормально, вела я себя хорошо, ни к кому не приставала. Но когда мы приехали в Гайд-парк, где на скамейках обычно ночевал безработный мистер Браун… Бедные попутчики-англичане… Почему я так громко смеялась, как ты думаешь?
- Понятия не имею.
- В Гайд-парке – во всяком случае, в том месте, куда нас привезли, - не было скамеек.
- Рената, с твоими очаровательными «сторителлингами» мы забудем, о чем говорили.
- А нечего было со мной связываться. Ладно, возвращаемся в университет. Тексты были ужасно нудными. Мы их читали, переводили, отвечали на вопросы. Меня же к концу первого семестра занимал только один вопрос: а что я здесь делаю? При своей хорошей памяти я совершенно не могла ничего запомнить, включая количество комнат и качество удобств в современной квартире комрада Смирнова. Я даже собралась уйти. И вот в один день, который я с полной серьезностью называю счастливым днем своей жизни, мне попалась маленькая английская адаптированная книжечка. Я ее открыла наугад и прочла: «Слушайте, слышьте и понимайте, потому что это было и случилось, и произошло, когда все животные были дикими. Но самым диким из всех диких животных был кот, который, размахивая своим диким хвостом, ходил по мокрому лесу сам по себе», - узнала?
- Естественно.
- И вот я, которая не в состоянии была удержать в памяти двух фраз про мистера Брауна, прочитав рассказик, запомнила его весь и почувствовала непреодолимое желание с кем-нибудь немедленно поделиться этой историей. Я выскочила в коридор в поисках первого встречного, которым оказался студент математического отделения Володя Мацаев по кличке «Мац», живущий сегодня в Израиле. «Мац», - сказала я ему, - хочешь сказку расскажу по-английски? На это он мне ответил: «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, я с английского только что сбежал, а от тебя и подавно уйду», - и пустился бежать. Но я его догнала, схватила за рукав и начала по-английски: «Слушайте, слышьте и понимайте…» Знаешь, Мац перестал сопротивляться и дослушал сказку до конца. И все понял, хотя я ни слова не перевела. И очень скоро по университету пошла обо мне слава как о человеке, который рассказывает английские сказки по-английски, да еще и так, что это понятно окружающим. Приходили ко мне слушать эти несколько киплинговских сказок студенты с разных факультетов.
- И все немедленно заговорили по-английски?
- Не верь, чудес не бывает. Но относиться к языкам они стали лучше. И ко мне тоже. Один из них даже на мне женился, но самое обидное в том, что тот, который на мне женился и до сих пор женат, знал английский язык еще до встречи со мной.
- Зачем он в таком случае на тебе женился?
- Это уже другая, тоже очень интересная история, которую я при случае охотно тебе изложу. А муж, уверяю – еще с большей радостью. Вот так я начала собирать истории, которые мне хотелось рассказывать. Потом, окончив вуз, училась в аспирантуре, потом работала на факультете иностранных языков. И когда у студентов возникали трудности с каким-то временем, определенным артиклем или пассивным залогом, я говорила: «Сказку хотите?» Рассказывала им сказку по-английски, они ее понимали, и, самое интересное, исчезали проблемы с артиклем и залогом.
- Слушай, так ты изобретатель методики,
- Хочешь – смейся, хочешь – нет, но получилось так, что использование устного рассказывания в обучении иностранному языку придумала я. Советник Британского совета мне сказал: «Боже мой, идея давно витала в воздухе, но чтобы русские до этого дошли…»
- То есть ты первая в мире?..
- Сколько там того мира!? Уточним: не знаю, кто этот метод первым применил, но писать о нем начала я. Про мою методику узнали англичане и пригласили в Англию для исследований по этой теме. Тут же я получила приглашение в город Эксетер на международную конференцию преподавателей иностранного языка. Получилось так, что я приехала позже, обо мне объявлено не было, и на уроке, где я демонстрировала свои приемы было немного людей. Но выступление удалось, после него ко мне подходили люди и спрашивали, где можно еще услышать мои рассказы. Тут оказалось, что вечером того же дня состоится фестиваль рассказчиков. Меня пригласили выступить, и я очень быстро оповестила всех желающих. Фестиваль проводил Эндрю Райт, знаменитый педагог, писатель, художник и, как выяснилось, рассказчик. В зале сидело человек сто, рядом с Эндрю было пустое место, который занимал очередной выступающий. Перед началом Райт предупредил: «Никаких чужих и учебных историй. Только личные». Я даже не очень расстроилась: мне просто стало совершенно ясно, что никакими силами, никогда и ни по какому поводу меня не заставят выйти и сесть перед этой сотней англичан, чтобы рассказывать им личные истории. Да не было у меня никаких личных историй! Я успокоилась, немного пожалела, что придут какие-то люди меня слушать и не услышат, но злорадно подумала, что Райт каждого нового рассказчика сейчас будет тянуть за язык. Ничего подобного. Постоянно в кресле рядом с Эндрю оказывался очередной доброволец. Я в этот вечер, совершенно забыв, где нахожусь и зачем я туда пришла, услышала несколько совершенно пленительных историй. В самом конце фестиваля Эндрю Райт, посмотрев на часы и опустевшее кресло рядом с собой сказал: «Так, а что насчет этой русской дамы? Где Рената?» Я услышала какой-то хриплый крик: «Тщ!» - это кричала я. Но Райт так призывно на меня посмотрел и сказал: «Ну, Рената…» Показал на это пустое кресло, а я подумала: «Боже мой, Британский совет заплатил за меня, за эту поездку, за эту конференцию, за эту гостиницу; я пригласила людей – и они услышат только это дурацкое «Тщ!» И я поднялась, буквально вытянув себя за шиворот, со своего места. Десять шагов, которые я проделала до этого пустого кресла, были, наверное, тяжелее, чем десять шагов Жанны д’Арк до костра. В голове не было ни одной мысли. Я шла и приказывала каким-то своим воспоминаниям: «Так, сами разбирайтесь: я ничего не знаю». В общем, надеялась на чудо. А чудо, видимо, надеялось на меня. Я села в это кресло, а англичане смотрели на меня нехорошо. Хотя это было уже время перестройки и к русским относились нормально, но уж никак не в качестве рассказчиков. « И что она нам расскажет?» - думали англичане, глядя на меня холодными стальными английскими глазами. И я начала с самого начала. Рассказать?
- Конечно, рассказывай. Только, пожалуйста, по-русски.
- Хорошо. Слушайте, слышьте и запоминайте.
ПУТЕШЕСТВИЕ С РАБОМ
(СКАЗКА, РАССКАЗАННАЯ АНГЛИЧАНАМ)
Когда-то Антон Чехов писал, что у него было трудное детство, и потом всю последующую жизнь он по капле выдавливал из себя раба». Я очень часто вспоминаю эти чеховские слова…
Я сейчас впервые за границей. До этой поездки я совершенно официально входила в число невыездных людей. Никаких шансов поехать не было, и я договаривалась сама с собой, что нет вообще никакой заграницы. Но вдруг – приглашение Британского совета. Единственное, что требовалось от университета – купить мне билет в Лондон. И я впервые в жизни отправилась в иностранный отдел, который занимался поездками и явно чем-то еще. Благодаря перестройке в иностранном отделе моей поездке не сопротивлялись. Мне сообщили, что заказан билет в бизнес-класс. Я много путешествовала по Союзу - в поездах, на лодках, на лошадях, пешком, но в самолетах летала всего пару раз: в Одессу и обратно. Что такое бизнес-класс, хорошо это или плохо, я не знала. Но само слово «бизнес» у нас в стране приобрело отрицательную смысловую окраску. Я взяла этот билет и не задав никаких вопросов (вы можете удивиться, почему я не спросила в иностранном отделе, что такое бизнес-класс. Объясняю: иностранный отдел – не то место, где надо задавать вопросы. Наоборот, желательно постараться, чтобы их не слишком много задавали тебе). Я пошла домой заниматься делом, ставшим для меня последнее время привычным: волноваться. Обо всем на свете: кому чего везти в подарок, что с собой взять, и вообще. Мой муж волнения не одобрял чрезвычайно. Вообще мой муж все во мне не одобряет. Я даже думаю иногда, что он женился на мне именно для того, чтобы иметь постоянный повод для неодобрения. И в этот раз он орал, чтобы я, получившая такое престижное приглашение, прекратила нервничать и чтобы немедленно выдавила из себя раба. В назначенный день я пришла в аэропорт с четырьмя чемоданами.
Полина, в этом месте впервые раздался хохот. Теперь-то я знаю, что главное удовольствие для иностранца, едущего хорошо проводить время, - тащить с собой поменьше барахла. И дальше в рассказе пошел двойной план, такое шизофреническое раздвоение ситуации. Продолжаю: «Пришла с четырьмя чемоданами, четырьмя бутылками водки, четырьмя килограммами сыра, четырьмя метрами колбасы», - тут слушатели уже не смеются, а просто лежат на полу. Вот они смеются, а что бы в этом месте, как ты думаешь, спросил советский человек?
-« А чего так мало с собой взяла?» Рената, пожалуйста, не отвлекайся. Что было дальше? И при чем тут раб?
- Дальше я рассказываю англичанам:
Оказалась я наконец в своем бизнес-классе с одной сумкой, остальное все в багаж сдала, а надо вам сказать, что денег английских у меня не было с собой ни копейки, в смысле – ни пенса: меня должны были встретить в аэропорту Хитроу и обеспечить необходимым. Зато у меня было целых четыре тысячи рублей – именно столько тогда меняли. Я села в свое кресло, и раб внутри меня чего-то начал гундосить, спрашивая, что делать, если чего-то придется покупать. Я его успокоила, заверив: ничего покупать мы с ним не будем.
Летим, сижу, в окошко смотрю, на бизнесменов – боюсь: отрицательная окраска, помните? Вдруг слышу стук колес. Поднимаю глаза – стоит стюардесса со столиком на колесиках, а на столике… бутылки, бутылки, бутылки! Да я сроду таких не видела: зеленые, красные, синие; длинные, короткие; разноцветные, чем-то перевитые. Она мне по-английски: «Виски, коньяк, шампанское?» Кричу: «Нет!», а раба успокаиваю: «Да не бойся ты, что я, ненормальная?» Она мне: « Сухое вино, красное, белое; сок апельсиновый-лимонный-грейпфрутовый..?» Я: «Нет, нет, нет!» Даже охрипла. Тут она мне предлагает последнее: минеральную воду, и я как-то срываюсь, решив, что за минеральную воду меня не повесят. С удивлением слышу собственный голос, произносящий: «Йес». Стюардесса, по-моему, удивилась больше меня, но открыла мне бутылку минеральной воды, которую я, отмахнувшись от раба, выпила без всякого удовольствия. Жажда не прошла, настроение испортилось, продолжаю смотреть в окно. При этом успокаиваю раба: «Все, все. Раз сорвалась, но больше… Не волнуйся». Посидели мы так с рабом минут пять – стук колес. Передо мной опускается столик с двумя подносиками, а на них я вижу вещи, которые в то время могла найти только в словаре. Как сейчас помню: четыре сорта ветчины, один из которых оказался колбасой, два сорта сыра, два цвета икры в двух половинках одного яйца. Я, конечно, рабу обещаю: «Ничего не бойся: все будет хорошо». Ну, посмотрела я на эту ветчину-колбасу, ну, понюхала. А что, нельзя? Короче говоря, когда я в очередной раз повернулась от окна – пустой был подносик. Съела… Мы скисли с рабом уже оба: одно дело – минеральная вода, другое - четыре вида колбасы и двух цветов икра. Когда стюардесса подошла ко мне в следующий раз с этими ненавистными колесиками и спросила: «Мясо, цыпленок, рыба?», я твердо решила, о чем и рабу сообщила: пусть посадят, так хоть нажрусь перед этим. Правда, выбрала то, что считала самым дешевым блюдом меню: рыбу.
В этом месте моего рассказа все сто англичан опять со смеху упали со стульев на пол: рыба-то в Англии дорогая. Я думала: мойву дадут жареную, а привезли осетрину. Но к концу этого обеда вдруг начала во мне какая-то сумасшедшая надежда шевелиться. Я уже рассмотрела этих бизнесменов, которые пили далеко не минеральную воду и уж больно спокойно все поедали, и появилась у меня в мозжечке дерзкая мысль: «А вдруг это все – бесплатно?» И тут так тошно стало… Господи Боже, первый, и скорее всего, последний раз в жизни еду за границу этим самым бизнес-классом, и уже привалило счастье: и икра, и ветчина – и то не сумела воспользоваться. Но я сказала рабу: «Знаешь что? Если еще что-нибудь принесут – все возьму. И вот не лезь, понимаешь?» Между прочим, принесли. Черный кофе, которого мне нельзя, и черный торт, который ненавижу. Из вежливости что-то по тарелке размазала и с тяжелым сердцем повернулась к окну. Лететь еще минут сорок, все уже, думаю. Нет, не все. Опять слышу стук колес. Поднимаю голову (чего мне уже терять-то?) – стоит стюардесса, у нее на столике дикой красоты бутылки водки, горлышки которых обвиты янтарными ожерельями. Сейчас я объясню, почему это меня привело в такой экстаз. В Англии у меня к тому времени уже были знакомые, и хотели-то они от меня в подарок именно водку и янтарные ожерелья. Водки четыре бутылки, как известно из предыдущего изложения, я купила, хотя надо было мне гораздо больше, а ожерелий не достала. Я сказала рабу: «Вот тут-то мы отыграемся! Молчи теперь.» Помню, что в правой руке у меня была книга, но я почему-то не догадалась ее положить, а левой рукой через правое плечо схватила одну бутылку с ожерельем (бусы – для Рут, водка – для ее мужа Кристофера), протянула руку опять и цапнула вторую бутылку (для Лиз с женихом), потянулась в третий раз (подарю ожерелье Энн, у которой, правда, мужа нет, но есть брат, которого я не знаю,- для него бутылка. А потом я вспомнила, что у меня самой нет янтарного ожерелья, и взяла четвертую бутылку: я давно мечтала о таких бусах, а водку кому-нибудь подарю. Тут стюардесса сказала, что с меня не помню сколько, но – фунтов. Все наше общение до сих пор шло на хорошем английском языке, но сейчас я услышала свой голос, спрашивающий по-русски: «А рублями нельзя?» И стюардесса вдруг тоже перешла на русский: «Вы шо?» и покрутила пальцем у виска. Медленно и также неловко я поставила назад бутылку с ожерельем для Рут и водкой для ее мужа, и бутылку с ожерельем для Лиз и водкой для ее жениха, и бутылку с ожерельем для Энн и напитком для ее брата, и последнюю, с ожерельем для себя и водкой для кого-то… А через двадцать минут мы уже были в аэропорту Хитроу, в зал которого я вошла с четырьмя чемоданами, четырьмя метрами колбасы, четырьмя бутылками водки и рабом внутри себя.
- Рената, что же смешного в этой истории?
- И мне до сих пор непонятно, чему так смеялись англичане. Более того, наутро я проснулась знаменитой. За завтраком ко мне подскакивали люди, которые говорили, что ничего смешнее (смешнее!) они в жизни не слышали, что для будущей конференции, которая состоится в Париже для моих рассказов нужно выделить целый вечер (тут уже смеялась я). Те несколько месяцев, которые еще пробыла в Англии, я беспрерывно рассказывала о том, как рассказывала эту историю. И, знаешь, неожиданно оказалось, что мое рассказывание почему-то интересно, по крайне мере англичанам. Позже выяснилось, что не только им. Я даже принимала участие в Международном фестивале рассказчиков, но это опять отдельная история. По-моему, очень интересная, но длинная.
- Тогда, чтобы не испортить, оставим ее на следующий раз. У тебя ведь есть совсем короткие веселые истории. Музыкальные.
- Между прочим, над этими историями первым начал смеяться Советский Союз. А произошло все опять неожиданно. Однажды мы с мужем и двумя сыновьями, Митей и Алешей, плыли на байдарке. Мужики гребли, мне не доверили. Дело в том, что в своих предыдущих плаваньях мне удалось в течение одного дня перевернуть лодку трижды. Должна сказать, очень опасная возникает ситуация, когда несешься на лодке, в лицо тебе дует ветер, волосы развиваются, представляешь себя высокой, стройной, изящной… В общем, с тех пор мне в лучшем случае давали порулить. Итак, мы плыли. Стояла плохая погода. Было скучно, я попросила Алешу сына: «Алеша, дай бутерброд с сыром». Сын нырнул в нос лодки, поковырялся и сказал: «А сыра нет». Поплыли дальше, ребята гребли, уключины скрипели. Моросило, стояла плохая погода, было скучно. Я попросила второго сына: «Митя, дай хоть бутерброд с маслом». Митя нырнул в нос лодки, пошарил в мешке, вернулся и сказал: «Мать, а масла нет». Дальше я никого не просила ни о чем. Уключины скрипели, погода не исправлялась, и примерно метров через двести у меня оказалось такое произведение: «Стояла плохая погода./ На улице было сыро./ Шел человек по городу./ И ел бутерброд без сыра.» Была в этом произведении и часть вторая: « Стояла плохая погода./ На небе луна погасла./ Шел человек по городу./ И ел бутерброд без масла.» И, наконец, часть третья: «Стояла плохая погода./ Сердито хмурилось небо./ Шел человек по городу./ И ел бутерброд без хлеба.»
Сын Алеша первым заметил, что это стихи о продовольственной программе. Я приехала на работу и сообщила новость: наврала, что вся Москва поет модную песню о продовольственной программе. Прочитала коллегам эти стихи, скрыв, что они мои. Все смеялись. А у меня привычка: все, что пишу, дарю Сергею Никитину в надежде, что он сочинит хорошую песню, которой я смогу всюду хвастаться. Послала ему и «Бутерброд». И вот как-то сидим мы с друзьями, смотрим телевизор – Никитины выступают.
«Ага, - ляпнула я, - вот возьмут сейчас и исполнят мой «Бутерброд». «Ври больше!» - сказал приятель, но Никитин ударил по струнам и начал петь: «Стояла плохая погода…» Когда я опомнилась, увидела, что выступают Таня с Сережей не в каком-нибудь клубе, а в зале Чайковского. «Ничего себе, - подумала я, - мы с «Бутербродом» залетели…» Сергей поет: « На улице было сыро…» - камера едет по залу. Сергей поет: «Шел человек по городу и ел бутерброд…» - камера останавливается на Гайдаре, который подсказывает: «… с сыром!» А Сережа исправляет: «Без сыра, Егор Тимурович, без сыра!» Я не знаю, какая у Гайдара сейчас политическая платформа, но он так замечательно смеялся, что если бы я жила в России, - обязательно пошла бы за него голосовать. Потом я еще несколько раз слышала «Бутерброд» по телевизору, а когда я приехала в Бостон, оказалось, что в то же время там гастролировали Никитины. На концерте они исполнили «Бутерброд», а потом Сергея, зная, что я в зале, сказал: «Зажгите свет. Реночка, встань. Слушай, в этом стихотворении тебя уже совсем не осталось. Народ его подхватил и поет свои варианты». Кстати, один вариант мне очень нравится: «Стояла плохая погода./ Разруха, чернуха, порнуха…/ Шел человек по городу – Сергей Никитин под Мухой.»
- Слушай, а почему ты Муха? Это что, кличка?
- Конечно, Муха в сочетании с именем Рената очень напоминает кличку. На самом деле это моя девичья фамилия. У меня всегда в жизни была твердая цель: выйти замуж за человека – не миллионера, не бизнесмена, не профессора, но чтобы его фамилия сочеталась с именем Рената. Даже чуть не вышла замуж за слесаря с фамилией Деонега – не захотел он на мне жениться. Рената Деонега, представляешь? Не получилось…
- А что получилось?
- Рената Ткаченко. Я договорилась так со своими фамилиями: если случаются детские стихи – подписываюсь Рената Муха, а если какая-нибудь научная работа – Рената Ткаченко.
- Слушай, а в Израиль ты приехала на гастроли, байки свои рассказывать?
- Да ты что! Я репатриантка. Правда, живу здесь еще совсем недавно. Очень счастлива, что встретила старых друзей, которых не видела кучу лет: Азбеля, Воронелей, Златкисов… Причем, друзьями-то моими они остались, а старыми не стали.
- Рената, а у тебя есть любимая история?
- Знаешь, в Бостоне у меня брал интервью прекрасный журналист Лёня Песок и задал тот же вопрос. Я сказала тогда, а сейчас повторю, что эта история не моя, а моего друга Фимы Бейдера. Фима родился в Одессе. Думаю, что в Израиле не надо рассказывать, насколько это особенный город. Как и не надо рассказывать, что одесситы любили частное обслуживание и торговлю задолго до всех этих приватизаций. Поэтому, например, если надо подстричься, шли не просто в парикмахерскую, а к кому-то, у кого была знакомая парикмахерша. А если надо купить спички, то незачем ходить в магазин: отправлялись к кому-то, кто в магазине покупал спички, перепродавал и на этом делал маленькое дело. Ну и, конечно же, с врачами то же самое. Однажды Фима Бейдер, тогда еще очень молодой человек, сидел с кем-то в кафе, разговаривал, ел мороженое и машинально расшатывал беспокоивший его зуб. И вдруг обнаружил, что нечаянно его вырвал. Он ужасно испугался и с этим зубом в руке помчался к знакомому зубному врачу. Знакомый дантист был знакомым врачом не только Фимы Бейдера - в приемной сидела целая очередь. Фима, же, размахивая зубом, стал ломиться в дверь кабинета, а другие больные начали кричать на одесском языке. И тогда вышел врач и сказал: «Ша, шо такое? Шо тут происходит? Вус титсах? Фима Бейдер ответил: «Они черствые люди: я вырвал зуб и не знаю, что мне делать». Врач ответил: «Я вам скажу, что надо делать: идите ко мне в помощники». Фима попытался разъяснить: «Нет, вы не понимаете: я сам себе зуб вырвал». Врач ответил: «Тогда, молодой человек, я сильно извиняюсь – вам надо работать самостоятельно.» И вот, рассказав в Бостоне эту чужую историю, я вдруг вспомнила свою. В каждом городе есть замечательный остряк, который острит всегда, безошибочно и на самом высоком уровне. И у нас был такой – Яков Михайлович Гордон, пусть земля ему будет пухом. Каждая его острота могла обогатить любую эстраду. Единственный недостаток – Яков Михайлович слишком много их всегда произносил. В день, о котором идет речь, я очень спешила: опаздывала на телевидение, а до этого мне надо было забежать к Якову Михайловичу за какой-то книгой. Я позвонила в дверь, он открыл, я выпалила, что спешу, он дал мне книжку и – остроту, остроту, остроту… Гордон был намного старше меня, прервать его казалось неудобным. Я подыхала сразу со смеху и от ужаса: опоздать на телевидение – это, знаете… Вдруг хозяин на мгновение остановился, чтобы перевести дух, и я «встряла»: «Ну, я пошла. Закройте за мной рот». Только внизу я сообразила, что произнесла.
Так вот, в Бостоне я рассказала Лёне эти две истории и предложила выбрать. Подумав, он спросил: «А третьей нет?».
